Эволюционная теория познания. Эволюция знания

Эволюционная концепция Чарльза Дарвина (1809 - 1882), являясь грандиозным достижением науки, с самого начала своего возникновения не могла не оказывать влияния на философские исследования, связанные с теорией познания. В двадцатом веке начались серьезные исследования применимости эволюционного подхода к проблемам эпистемологии. Это нашло отражение в работах таких ученых, как Конрад Лоренц (1903 - 1989), Жан Пиаже (1896 - 1980), Карл Поппер (1902 - 1994), Дональд Кемпбелл и Стивен Тулмин.

Впервые основательное и систематическое применение эволюционных концепций при рассмотрении философских проблем познания было использовано Карлом Поппером - одним из известнейших философов ХХ столетия.

Поппер предлагает следующую схему эволюции теорий. После появления проблемы появляются попытки ее решить, эти попытки заключаются в том, что порождается множество пробных теорий, каждая из которых критически рассматривается, проверяется на наличие ошибок и т.д. Этап проверки является аналогом дарвиновского естественного отбора. Теории, в которых ошибки не обнаружены, считаются истинными. Естественно, что мы не можем создать идеальных теорий и, следовательно, их проверка (критика) должна продолжаться, пока теория считается истинной. В этом заключается знаменитый критический метод Поппера. Из него вытекает требование фальсифицируемости (опровержимости) теорий. Это требование приводит к тому, что об истинности теорий, в которых принципиально невозможно найти ошибки (опровергнуть), говорить бессмысленно.

Решение первоначальной проблемы не может не вызвать новые вопросы, и процесс повторяется. В сжатом виде описанный процесс решения проблем можно записать так:

P1 -> ТТ -> ЕЕ -> Р2,

где P1 - исходная проблема, ТТ - пробные теории (tentative theories), ЕЕ - устранение ошибок (error elimination), Р2 - новые проблемы.

Акцентируя внимание на важности языка, Поппер говорит о том, что главное отличие человека от любого другого животного - наличие языка. Хотя понятно, что основное отличие не в самом языке, а в возможности оторвать, абстрагировать с его помощью знание от действительности. Пользуясь языком, человек может сам критически рассматривать свои пробные теории, не обращаясь каждый раз к среде, в которой он находится, хотя последнее слово всегда остается за окружающей реальностью. Критическое рассмотрение теорий у человека заключается в создании языковой среды, помогающей произвести отбор адекватных теорий. То есть, мы в своем мышлении заменяем часть окружающего нас мира некоторой языковой моделью, на соответствие которой и проверяем наши предположения.

Говоря об истинности знания, Поппер разделяет знание на истинное и достоверное. Истинное знание находится в соответствии с объективными фактами, а достоверное знание находится в соответствии с уже имеющимся у субъекта знанием. Истинность мы определяем при взаимодействии с окружающим миром, а достоверность используем при порождении пробных теорий, например, при доказательстве математической теоремы. Как отмечает Поппер, достоверность очень опасна для критического мышления, она может навязывать человеку определенные, не обязательно объективные, представления о мире, приводить к нежеланию признавать свои ошибки. Эта позиция показывает приверженность автора к прагматическому подходу к истине, и неприемлемость им релятивизма, свойственного радикальному конструктивизму.

Так же хотелось бы отметить, что в эволюционной эпистемологии Поппера не только человек может иметь знание. Знание трактуется в намного более широком смысле, что очень наглядно демонстрируется в примере с амебой. Любая адаптация интерпретируется как знание. Это очень важная идея, она позволяет построить единую эпистемологию для всего живого.

Обратимся теперь к эволюционной интерпретации теории познания, предложенной Дональдом Кемпбеллом, автором термина "эволюционная эпистемология". Его теория базируется на следующих трех основных принципах:

1. Принцип "слепой вариации и избирательного сохранения" заключается в предположении о том, что процесс порождения новых знаний (гипотез) на самом верхнем уровне слеп, то есть не существует возможности на основе уже имеющихся знаний определить заранее, какая из потенциальных гипотез более предпочтительна. Лишь после того, как гипотезы выдвинута, она может быть проверена, а затем отброшена или сохранена.

2. Понятие "замещающего селектора". Новые знания не обязательно должны отбираться при непосредственном взаимодействии с окружающим миром, предварительный отбор может происходить на основе уже имеющихся представлений о действительности. Таким образом, результаты предыдущих пробных попыток могут в некоторой степени "замещать" отбор, производимый средой.

3. В процессе эволюции замещающие селекторы образуют все более и более глубокую вложенную иерархию. При надстройке подобной иерархии может происходить модификация (как описано в п. 1) промежуточных уровней под действием вновь возникающего знания.

Кемпбелл, как и Поппер, трактует эволюционные принципы очень широко, говоря, например, о кристаллизации как о процессе отбора определенных направлений хаотического теплового колебания молекул под воздействием соседей . Подобная точка зрения привлекательна тем, что позволяет создать стройную теорию эволюции материи на единообразных принципах, и понять, какое место занимает в ней человеческое познание.

Введение понятия замещающего селектора как инструмента познания, возникшего в процессе адаптации живых существ в мире, является важным шагом в понимании процесса получения знаний. В качестве примеров замещающих селекторов можно назвать инстинкты животных, кантовские понятия a priori, жизненный опыт конкретного человека, человеческое общество, культуру. Порожденные на том или ином уровне развития познающих систем (от простейших организмов до человеческого общества) замещающие селекторы образуют иерархию, в которой одни селекторы могут отбирать другие, и лишь после прохождения пробной теории всей пирамиды она приходит в соприкосновение с действительностью. Иерархию замещающих селекторов можно рассматривать как модель окружающего познающего субъекта мира, а коль скоро мы заговорили о моделях, то пора переходить к кибернетической интерпретации эволюционной теории познания.

Эволюционная эпистемология – новое междисциплинарное направление, ставящее своей целью исследование биологических предпосылок человеческого познания и объяснение его особенностей на основе современной теории эволюции. В немецкоязычных странах это направление особенно полно развито, для него используется название «эволюционная теория познания».

Рационалистическая установка и ориентация на рассмотрение реальных процессов – наиболее ценные качества эволюционной теории познания. Выступая важным фактором нового междисциплинарного синтеза, эволюционная теория познания привлекает внимание к общетеоретическим дискуссиям исследователей самого разного профиля. В ее свете по-новому звучат многие традиционные философские вопросы: о соотношении истины и пользы, о границах познания и науки, об априорном знании и индукции, о наглядном созерцании и теоретическом понимании. В отличие от традиционной гносеологии, где под субъектом понимался, как правило, взрослый, европейски образованный человек, здесь в центр внимания ставятся процессы формирования субъекта познания разного уровня подготовки.

Основоположником нового направления признан австрийский этолог (нобелевский лауреат) Конрад Лоренц. К числу классических работ этого направления, представляющих его различные ветви, относятся также книги К.Поппера «Объективное знание: Эволюционный подход» (1972) и Г.Фоллмера «Эволюционная теория познания» (1975)

Эволюционная эпистемология развивалась в двух направлениях:

1) подход, при котором на гносеологические вопросы дается ответ с помощью естественнонаучных теорий, прежде всего – с помощью теории эволюции. Предметной областью данного подхода является эволюция органов познания и познавательных способностей. Основные представители данного подхода: К. Лоренц, Г. Фоллмер, Р. Ридль, Э. Ойзер, Ф. Вукетич.

2) второе направление связано с моделью роста и развития научного знания. Эволюционная эпистемология предстает как диахронная концепция науки, которая исследует динамику теорий в моделях К. Поппера и С. Тулмина.

Суть эволюционной эпистемологии состоит в следующем: наши познавательные способности есть достижение врожденного аппарата отражения мира, который был развит в ходе родовой истории человека и дает возможность фактического приближения к внесубъективной реальности. Степень этого соответствия в принципе поддается исследованию, по меньшей мере, методом сравнения (К.Лоренц).

Главной философской предпосылкой эволюционной эпистемологии являются постулаты так называемого «гипотетического реализма», получающие у разных авторов трактовки применительно к разным конкретным проблемам. В соответствии с этой философской предпосылкой и конкретно-научными данными представители эволюционной теории познания утверждают, что любые живые существа снабжены системой априорных когнитивных структур . Априорные когнитивные структуры соответствуют специфическим условиям жизни различных живых существ. Характер этого соответствия трактуются по-разному. Одни (например, К.Лоренц) при описании соответствия используют термин «отражение». Другие (например, Г. Фоллмер) считают, что подобная терминология ошибочна. Указанное соответствие имеет скорее характер функционального приспособления, не гарантирующего корректности внутренних реконструкций внешнего мира, но в некоторых случаях допустимо говорить об изоморфизме между объективными структурами и субъективными структурами познания.

К числу основоположений эволюционной эпистемологии, можно отнести следующее:

1. жизнь представляет собой познавательный процесс. Возникновение жизни совпадает с формированием структур, которым присуща способность получать, и накапливать информацию. К. Лоренц утверждает, что «жизнь есть процесс получения информации». Другие (например, Э. Ойзер) считают это высказывание метафорой и полагают, что познание есть функция жизни. Развивая и обосновывая свою точку зрения, К. Лоренц подчеркивает, что все живые системы созданы так, что они могут добывать и накапливать энергию. Причем добывают ее они тем больше, чем больше накопили. Получение и накопление релевантной информации, служащей сохранению рода, имеет для всего живого такое же конститутивное значение, как получение и накопление энергии. Оба процесса одинаково древни, оба появились одновременно с появлением живых существ.

2. любые живые существа снабжены системой врожденных диспозиций, априорных когнитивных структур. Как отмечается многими исследователями, это априорные когнитивные структуры удивительно соответствуют специфическим условиям жизни различных живых существ.

3. формирование априорных когнитивных структур осуществляется в соответствии с эволюционным учением . Этапы такого формирования внимательно прослеживаются К. Лоренцом в книге «Оборотная сторона зеркала». В результате эволюции закрепляются именно те когнитивные структуры, которые в наибольшей степени соответствуют окружающим условиям жизни этих существ и способствуют их выживанию. Это, собственно, и есть главный тезис эволюционной теории познания.

4. адаптивность когнитивных структур является свидетельством реалистичности получаемых с их помощью знаний . Г Фоллмер в этой связи часто цитирует высказывание биолога Дж. Симпсона: «обезьяна, не имеющая реалистических представлений о ветке, на которую прыгает, была бы вскоре мертвой обезьяной и не принадлежала бы к числу наших предков».

5. в способах получения и обработки информации имеется сходство (подобие, соответствие). Степень и характер этого сходства могут получать разную трактовку. Так, по мнению, Лоренца, всему, что мы, люди, знаем о реальном мире, в котором живем, мы обязаны возникшему в ходе родо-исторического развития аппарату получения информации, который (хотя и намного сложнее) построен по тем же принципам, как и тот, что отвечает за двигательные реакции инфузории-туфельки. Главная черта этого сходства – процессы абстрагирования от «субъективного» и «случайного», когнитивный процесс объективизации.

Предпосылкой понятийного мышления, рационального абстрагирования явились механизмы, обеспечивающие константность восприятия (цвета, размеров), выделение инвариантных свойств объектов. Эти механизмы суть функции телесных, сенсорных структур. Это функциональная структура получения и обработки краткосрочной информации, которой мы обладаем до всякого опыта, может быть приравнена к кантовскому априориоризму. Механизмы обеспечения константности являются системами высокой степени сложности: с их помощью мы можем обрабатывать неисчислимое множество «протоколов наблюдения».

Характеризуя второе направление развития эволюционной эпистемологии, надо отметить, что эволюция научного знания, согласно К. Попперу, представляет собой эволюцию в направлении построения все более и более лучших теорий – и это результат естественного отбора. Отметим, что в концепции К. Поппера все знания человека носят гипотетический характер (фаллибилизм), и поэтому в контексте его работ понятие теории синонимично понятию гипотезы. Рост научного знания, осуществляется методом предположений и опровержений (модификация метода проб и ошибок). Перед познающим человечеством постоянно возникают проблемы, которые необходимо решать. Поэтому формулировка проблемы – исходный пункт научного исследования. Сформулировав проблему, необходимо выдвинуть все возможные гипотезы по ее разрешению и подвергнуть их критическому анализу (фальсификации). Достигается это дедуктивным выведением из гипотез следствий и эмпирической их проверкой. Данная процедура способствует отбору наиболее продуктивной гипотезы. Но даже, если путем фальсификации мы опровергли все выдвинутые гипотезы, то это приводит к уточнению, переформулировке проблемы и рост научного знания осуществляется в движении от одной проблемы к другой.

Публикуемый сборник переводов дает развернутое представление о теории эволюционной эпистемологии Карла Поппера и предложенной им концепции логики социальных наук. В книгу включены одиннадцать статей К.Поппера, а также статьи видных западных философов, поддерживающих эти идеи К.Поппера или выступающих с их критикой. Значительное внимание уделено описанию философского климата в Европе в 30е годы ХХ века – времени начала философской деятельности К.Поппера, анализу специфических проблем эволюционной эпистемологии, описанию точек соприкосновения и различий в философских взглядах Ч.С.Пирса и К.Поппера, изложению принципов попперовской концепции мира предрасположенностей, которая в результате творческой эволюции К.Поппера в конечном итоге выступила метафизическим базисом всего его теоретического мировоззрения. Подробно изложены принципы попперовской логики и методологии социальных наук, его взгляды на роль философии в развитии общества.

Карл Поппер. Эволюционная эпистемология и логика социальных наук. – М.: Едиториал УРСС, 2008. – 462 с.

Скачать конспект (краткое содержание) в формате или

На момент публикации заметки приобрести книгу можно только в букинистических магазинах.

Эволюционная эпистемология Карла Поппера на рубеже XX и XXI столетий
Вступительная статья. В. Н. Садовский

Эволюционная концепция Чарльза Дарвина (1809-1882) впервые была представлена научному миру в его знаменитой книге «Происхождение видов путем естественного отбора», опубликованной в 1859 г. Видимо, первый человек, который не только почувствовал поистине гигантский масштаб дарвиновских идей, но и в явном и развернутом виде это выразил, был Герберт Спенсер (1820-1903), соотечественник Дарвина и практически его современник. В его эпохальном труде «Система синтетической философии» (1862-1896) идеи эволюционизма положены в основу его теории эволюции Вселенной и созданной им философской концепции.

Однако, о реальной истории активного использования идей эволюционизма Дарвина в гуманитарных науках говорить следует все же лишь в связи с научной деятельностью Конрада Лоренца (1903-1989), австрийского зоолога, одного из основателей этологии, лауреата Нобелевской премии 1973 г. (см. ), Жана Пиаже (1896-1980), швейцарского психолога, создателя операциональной концепции интеллекта и генетической эпистемологии (подробнее см. ), Карла Поппера (1902-1994), а также Дональда Кэмпбелла и Стивена Тулмина. Лоренц и другие сторонники эволюционной эпистемологии исходят из того, что развитие знания представляет собой непосредственное продолжение эволюционного развития объектов живого мира, и динамики этих двух процессов идентичны. В результате была построена эволюционная шкала, на нижнем уровне которой находятся инстинктивные реакции, а на верхнем - человеческие существа, которые могут подавлять инстинктивные побуждения и регулировать свое поведение в соответствии с социальными нормами.

Поппер весьма негативно оценивал задачу построения дефиниций (определений), видя ее связь с аристотелевскими «эссенциалистскими воззрениями, не имеющими ничего общего с научным методом определений».

В попперовской эволюционной эпистемологии знание получает новое и гораздо более широкое понимание - это любые формы приспособления или адаптации всего живого к условиям окружающей среды.

В основе попперовского мировоззрения лежит фундаментальный индетерминизм, он противник всех вариантов детерминизма, начиная с перводвигателя Платона и Аристотеля, детерминистского мировоззрения Демокрита, понимания мира как часового механизма Декартом, механистической картины мира Ньютона, не говоря уже о лапласовском универсальном механицизме и более поздних детерминистских воззрениях. По Попперу, «в нелабораторном мире, за исключением нашей планетной системы, нельзя найти никаких строго детерминистских законов». «Ни наш физический мир, ни наши физические теории не являются детерминистскими». Трактовка вероятности как предрасположенности дает возможность, согласно Попперу, глубже понять наш мир, который, являясь индетерминистским, оказывается «и более интересным, и более уютным, чем мир, как он описывается в соответствии с предшествующим состоянием науки».

Попперовская интерпретация вероятности как предрасположенности решительно противопоставляется им различным субъективным теориям вероятностей, в которых теория вероятностей рассматривается как средство оперирования с неполнотой нашего знания. Поппер долгое время был склонен поддерживать частотную теорию вероятностей, в рамках которой дается объективная интерпретация вероятности, но отошел от нее в 1953 г. В конечном итоге Поппер формулирует в своей метафизической исследовательской программе следующие выводы: «мы не знаем будущего, будущее объективно не зафиксировано. Будущее открыто: объективно открыто. Только прошлое зафиксировано; оно было актуализовано и тем самым ушло.

Эволюция жизни характеризовалась почти бесконечным разнообразием возможностей, однако это были в основном взаимоисключающие возможности; соответственно, большая часть шагов эволюции жизни была связана с взаимоисключающим выбором, уничтожавшим многие возможности. В результате смогли реализоваться лишь сравнительно немногие предрасположенности. И все-таки разнообразие тех, что смогли реализоваться, просто потрясает.

Поппер убедительно показывает, что метод научного исследования есть в равной мере и метод естественных, и метод социальных наук. В противовес глубоко ошибочному, с его точки зрения, методологическому подходу натурализма, утверждающему, что естественнонаучное познание, основывающееся на наблюдениях, измерениях, экспериментах и индуктивных обобщениях, объективно, в то время как социальные науки ценностно-ориентированы и поэтому необъективны (как известно, такая позиция стала в XX веке чуть ли не общепринятой), Поппер убедительно показывает, что «совершенно неверно считать, что объективность науки зависит от объективности ученого. И совершенно неверно считать, что позиция представителя естественных наук более объективна, чем представителя общественных наук. Представитель естественных наук так же пристрастен, как и любой другой человек», иначе говоря, он так же не свободен от ценностей, как и представитель социальных наук.

«Научная объективность основывается исключительно на той критической традиции, которая… позволяет критиковать господствующую догму. Иначе говоря, научная объективность - это не дело отдельных ученых, а социальный результат взаимной критики, дружески-вражеского разделения труда между учеными, их сотрудничества и их соперничества».

Идея ситуационной логики выдвигается Поппером в противовес любым попыткам субъективистского объяснения в социальных науках. Поппер прекрасно иллюстрирует это в своем интервью «Историческое объяснение» на примере возможных объяснений действий и поступков Цезаря. Обычно историки, даже такие крупные, как Р. Коллингвуд, решая такую задачу, пытаются поставить себя в ситуацию, например, Цезаря, «влезь в шкуру Цезаря», что, как они считают, дает им возможность «точно узнать, что делал Цезарь и почему он так поступал». Однако каждый историк может влезть в шкуру Цезаря по-своему, и в результате мы получаем множество субъективных интерпретаций интересующих нас исторических явлений. Поппер считает, что такой подход очень опасен, так как он субъективен и догматичен. Ситуационная логика позволяет Попперу построить объективную реконструкцию ситуации, которая должна быть проверяемой.

Объективное понимание состоит в осознании того, что действие объективно соответствовало ситуации. Согласно Попперу, объяснения, которые можно получить на основе ситуационной логики, - это рациональные, теоретические реконструкции и, как всякие теории, они в конечном итоге ложны, но, будучи объективными, проверяемыми и выдерживая строгие проверки, они являются хорошими приближениями к истине. Большего же - в соответствии с принципами попперовской логики научного исследования и его теорией роста научного знания - мы получить не в состоянии.

Согласно Попперу «задача теоретических социальных наук - пытаться предвидеть непреднамеренные последствия наших действий.

Философский климат в Европе в 30-е годы

Гуманизм и рост знания
Джейкоб Броновский

В 1930 г. в Кембридже существовало убеждение, что эмпирическое содержание науки можно организовать в виде замкнутой аксиоматической системы. Вместе с тем, во-первых, уже тогда были основания заподозрить, что эта программа слишком жестко описывала механизм природы. Давид Гильберт поставил вопрос о проблеме разрешимости и очень скоро Курт Гёдель в 1931 г. в Вене, а затем А. М. Тьюринг в 1936 г. в Кембридже доказали то, о чем подозревал Гильберт, - что даже арифметику невозможно заключить в такую замкнутую систему, какую, как предполагалось, ищет наука.

Во-вторых, было естественно размышлять о законах природы, но было исключительно маловероятно, чтобы для них всех нашлась универсальная формула. Большинство ученых в 30е гг. чувствовали, что философы только-только освоили физику девятнадцатого века и пытались сделать из нее образец всякого знания вообще в тот самый момент; когда физики мучительно вскрывали ее недостатки.

В-третьих, даже среди философов существовали сомнения по вопросу о том, можно ли формализовать объекты эмпирической науки так строго, как это предполагалось. Но, если элементы, выводимые в некоторой науке, определяются как логические конструкции, то связывающая их система не может вместить никаких новых отношений между ними. Но многие молодые ученые ощущали, что логический позитивизм пытается сделать из науки замкнутую систему, в то время как очарование и свойственный науке дух приключений состоит как раз в ее постоянной открытости.

Однако Рудольф Карнап всё еще строил планы тысячелетнего царства, когда все, достойное быть высказанным, будет сведено к позитивным утверждениям фактов на универсальном языке науки, очищенном от любых неоднозначностей. Карнап рассматривает мир как собрание фактов, науку - как описание этих фактов и полагает, что идеальное описание должно указывать координаты в пространстве и времени для каждого фактического события. Поскольку это был, по существу, тот же самый план, которому Пьер Лаплас подарил и славу, и бесславие более ста лет назад, не удивительно, что молодые ученые были безразличны к философии и считали, что она (несмотря на все ее разговоры о вероятностях) прочно застряла в прошлом веке.

Эволюционная эпистемология: подход и проблемы

Эволюционная эпистемология
Карл Р. Поппер

Эпистемология - теория познания, прежде всего научного познания. Это теория, которая пытается объяснить статус науки и ее рост. Дональд Кэмпбелл назвал мою эпистемологию эволюционной, потому что я смотрю на нее как на продукт биологической эволюции, а именно - дарвиновской эволюции путем естественного отбора. Сформулируем ее кратко в виде двух тезисов:

Специфически человеческая способность познавать, как и способность производить научное знание, являются результатами естественного отбора. Они тесно связаны с эволюцией специфически человеческого языка.
Эволюция научного знания представляет собой в основном эволюцию в направлении построения все лучших и лучших теорий. Это - дарвинистский процесс. Теории становятся лучше приспособленными благодаря естественному отбору. Они дают нам все лучшую и лучшую информацию о действительности. (Они все больше и больше приближаются к истине.) Все организмы - решатели проблем: проблемы рождаются вместе с возникновением жизни.

Пытаясь решить некоторые из наших проблем, мы строим те или иные теории. Мы критически обсуждаем их; мы проверяем их и элиминируем те из них, которые, по нашей оценке, хуже решают наши проблемы, так что только лучшие, наиболее приспособленные теории выживают в этой борьбе. Именно таким образом и растет наука. Однако даже лучшие теории - всегда наше собственное изобретение. Они полны ошибок. Проверяя наши теории, мы поступаем так: мы пытаемся найти ошибки, которые скрыты в наших теориях. В этом состоит критический метод.

Эволюцию теорий мы можем суммарно изобразить следующей схемой:

Р 1 -> ТТ -> ЕЕ -> Р 2

Проблема (P 1) порождает попытки решить ее с помощью пробных теорий (tentative theories) (ТТ). Эти теории подвергаются критическому процессу устранения ошибок (error elimination) ЕЕ. Выявленные нами ошибки порождают новые проблемы Р 2 . Расстояние между старой и новой проблемой указывает на достигнутый прогресс. Этот взгляд на прогресс науки очень напоминает взгляд Дарвина на естественный отбор путем устранения неприспособленных - на ошибки в ходе эволюции жизни, на ошибки при попытках адаптации, которая представляет собой процесс проб и ошибок. Так же действует и наука - путем проб (создания теорий) и устранения ошибок.

Можно сказать: от амебы до Эйнштейна всего лишь один шаг. Разница между амебой и Эйнштейном не в способности производить пробные теории ТТ, а в ЕЕ, то есть в способе устранения ошибок. Амеба не осознает процесса устранения ошибок. Основные ошибки амебы устраняются путем устранения амебы: это и есть естественный отбор. В противоположность амебе Эйнштейн осознает необходимость ЕЕ: он критикует свои теории, подвергая их суровой проверке.

В то время как теории, вырабатываемые амебой, составляют часть ее организма, Эйнштейн мог формулировать свои теории на языке; в случае надобности - на письменном языке. Таким путем он смог вывести свои теории из своего организма. Это дало ему возможность смотреть на свою теорию как на объект, смотреть на нее критически, спрашивать себя, может ли она решить его проблему и может ли она быть истинной и, наконец, устранить ее, если выяснится, что она не выдерживает критики. Для решения такого рода задач можно использовать только специфически человеческий язык.

Традиционная теория познания требует оправдания теорий наблюдениями. Этот подход обычно начинается с вопроса типа «Откуда мы знаем?» Этот эпистемологический подход можно назвать обсервационизмом (от англ. observation - наблюдение). Обсервационизм исходит из того, что источником нашего знания являются наши чувства. Я называю обсервационизм «бадейной теорией сознания» (рис. 1). Чувственные данные вливаются в бадью через органы чувств. В бадье они связываются, ассоциируются друг с другом и классифицируются. А затем из тех данных, которые неоднократно повторяются, мы получаем - путем повторения, ассоциации, обобщения и индукции - наши научные теории.

Рис. 1. Бадья

Бадейная теория, или обсервационизм, является стандартной теорией познания от Аристотеля до некоторых моих современников, например, Бертрана Рассела, великого эволюциониста Дж. Б. С. Холдейна или Рудольфа Карнапа. Эту теорию разделяет и первый встречный.

Однако, возражения против бадейной теории восходят к временам Древней Греции (Гераклит, Ксенофан, Парменид). Кант обратил внимание на разницу между знанием, полученным независимо от наблюдения, или априорным знанием, и знанием, получаемым в результате наблюдения, или апостериорным знанием. Конрад Лоренц предположил, что кантовское априорное знание могло быть знанием, которое когда-то - сколько-то тысяч или миллионов лет назад - первоначально было приобретено a posteriori, а затем генетически закреплено естественным отбором. Однако я предполагаю, что априорное знание никогда не было апостериорным. Все наше знание является изобретением животных и поэтому априорным. Полученное таким образом знание адаптируется к окружающей среде путем естественного отбора: кажущееся апостериорным знание всегда есть результат устранения плохо приспособленных априорно изобретенных гипотез, или адаптаций. Другими словами, всякое знание есть результат пробы (изобретения) и устранения ошибок - плохо приспособленных априорных изобретений.

Критика традиционной теории познания. Я считаю:

Чувственных данных и тому подобных переживаний не существует.
Ассоциаций не существует.
Индукции путем повторения или обобщения не существует.
Наши восприятия могут нас обманывать.
Обсервационизм, или бадейная теория - это теория, утверждающая, что знания могут вливаться в бадью снаружи через наши органы чувств. На самом же деле мы, организмы, чрезвычайно активны в приобретении знания - может быть даже более активны, чем в приобретении пищи. Информация не вливается в нас из окружающей среды. Это мы исследуем окружающую среду и активно высасываем из нее информацию, как и пищу. А люди не только активны, но иногда и критичны.

С эволюционной точки зрения теории представляют собой часть наших попыток адаптации, приспособления к окружающей среде. Такие попытки подобны ожиданиям и предвосхищениям. В этом и состоит их функция: биологическая функция всякого знания - попытка предвосхитить, что произойдет в окружающей нас среде. Организмы животных изобрели глаза и усовершенствовали их во всех деталях как предвосхищение, или теорию о том, что свет в видимом диапазоне электромагнитных волн будет полезен для извлечения информации из окружающей среды.

Очевидно, что наши органы чувств логически первичны по отношению к нашим чувственным данным, существование которых предполагается обсервационизмом. Фотокамера и ее структура предшествуют снимку, а организм и его структура предшествуют любой информации.

Жизнь и приобретение знания. Все организмы - решатели проблем (проблем, которые могут возникать из внешней окружающей среды или из внутреннего состояния организма). Организмы активно исследуют окружающую среду, чему часто помогают случайные пробные движения. (Даже растения исследуют окружающую их среду.)

Именно организм и состояние, в котором он оказался, определяют, или выбирают, или отбирают, какого рода изменения окружающей среды могут быть для него «значимыми*, чтобы он мог «реагировать» на них как на «стимулы». Обычно говорят о стимуле, запускающем реакцию, и обычно имеют при этом в виду, что сначала в окружающей среде появляется стимул, который вызывает реакцию организма. Это приводит к ошибочной интерпретации, согласно которой стимул - это некая порция информации, вливающейся в организм снаружи, и что в целом стимул первичен: он есть причина, предшествующая реакции, то есть действию.

Ошибочность этой концепции связана с традиционной моделью физической причинности, которая не работает применительно к организмам и даже механизмам. Организмы настраиваются, например, структурой своих генов, каким-нибудь гормоном, недостатком пищи, любопытством или надеждой узнать что-нибудь интересное. (Этим, в частности объясняется невозможность научить компьютеры/роботов распознавать образы. Они видят только линии и плоскости. Чтобы увидеть лицо или предметы, нужна человеческая предрасположенность. – Прим. Багузина .)

Язык. Самый важный известный мне вклад в эволюционную теорию языка содержится в небольшой статье, написанной в 1918 г. Карлом Бюлером, который выделяет три стадии развития языка, а я добавил четвертую (рис. 2).

Специфичен для человеческого языка его дескриптивный характер. И это есть нечто новое и поистине революционное: человеческий язык может передавать информацию о положении дел, о ситуации, которая может иметь место, а может и не иметь места или быть либо не быть биологически релевантной. Она может даже не существовать.

Я предполагаю, что основной фонетический аппарат человеческого языка возникает не из замкнутой системы тревожных криков или боевых кличей и тому подобных сигналов (которые должны быть жесткими и могут закрепиться генетически), а из игровой болтовни матерей с младенцами или из общения в детских стайках, и что дескриптивная функция человеческого языка - его использование для описания положения дел в окружающей среде - может возникнуть из игр, в которых дети изображают кого-то.

Огромное преимущество, особенно в военном деле, обеспечиваемое наличием дескриптивного языка, создает новое селективное давление, и это, возможно, объясняет удивительно быстрый рост человеческого мозга.

Похоже, есть два типа людей: те, кто находится под чарами унаследованного отвращения к ошибкам и потому боится их и боится их признавать, и те, кто узнал (методом проб и ошибок), что может противостоять этому, активно ища свои собственные ошибки. Люди первого типа мыслят догматически, люди второго типа - это те, кто научился мыслить критически. Именно дескриптивная функция делает возможным критическое мышление.

Является ли принадлежность к одному из двух типов людей наследственной? Я предполагаю, что нет. Основанием для меня служит то, что эти два «типа» - изобретение. Нет оснований думать, что эта классификация основана на ДНК, - во всяком случае не больше, чем считать, что любовь или нелюбовь к гольфу основана на ДНК. Или что то, что называют «коэффициентом умственного развития», действительно измеряет интеллект: как указал Питер Медавар, никакому грамотному агроному и в голову; не придет измерять плодородие почвы мерой, зависящей только от одной переменной, а некоторые психологи, кажется, верят, что можно таким образом р измерять «интеллект», включающий творческие способности.

Три мира. Около двадцати лет назад я выдвинул теорию, которая делит мир, или универсум, на три подмира, которые я назвал мир 1, мир 2 и мир 3.

Мир 1 - это мир всех тел, сил, силовых полей, а также организмов, наших собственных тел и их частей, наших мозгов и всех физических, химических и биологических процессов, протекающих в живых телах.

Миром 2 я назвал мир нашего разума, или духа, или сознания (mind): мир осознанных переживаний наших мыслей, наших чувств приподнятости или подавленности, наших целей, наших планов действия.

Миром 3 я назвал мир продуктов человеческого духа, в частности мир человеческого языка: наших рассказов, наших мифов, наших объяснительных теорий, наших технологий, наших биологических и медицинских теорий. Это также мир творений человека в живописи, в архитектуре и музыке - мир всех этих продуктов нашего духа, который, по моему предположению, никогда не возник бы без человеческого языка.

Мир 3 можно назвать миром культуры. Моя теория, являющаяся в высшей степени предположительной, подчеркивает центральную роль дескриптивного языка в человеческой культуре. Мир 3 содержит все книги, все библиотеки, все теории, включая, конечно, ложные теории и даже противоречивые теории. И центральная роль в нем отводится понятиям истинности и ложности.

Мир 2 и мир 3 взаимодействуют, и я проиллюстрирую это на примере. Ряд натуральных чисел 1, 2, 3… - человеческое изобретение. Однако не мы изобрели разницу между четными и нечетными числами - мы открыли ее в том объекте мира 3 - ряде натуральных чисел, - который мы изобрели или произвели на свет. Аналогичным образом мы открыли, что есть делимые числа и простые числа. И мы открыли, что простые числа поначалу очень часты (вплоть до числа 7 их даже большинство) - 2, 3, 5, 7, 11, 13, - а потом становятся все реже. Это факты, которых мы не создали, но которые являются непреднамеренными, непредвидимыми и неизбежными следствиями изобретения ряда натуральных чисел. Это объективные факты мира 3. То, что они непредвидимые, станет ясным, если я укажу, что с ними связаны открытые проблемы. Например, мы обнаружили, что простые числа иногда ходят парами - 11 и 13, 17 и 19, 29 и 31. Они называются близнецами и появляются все реже по мере перехода к большим числам. Вместе с тем, невзирая на многочисленные исследования, мы не знаем, исчезают ли когда-нибудь эти пары совсем, или же они будут встречаться все снова и снова; иными словами, мы до сих пор не знаем, существует ли наибольшая пара близнецов. (Так называемая гипотеза чисел близнецов предполагает, что такой наибольшей пары не существует, иными словами, что число близнецов бесконечно.)

Следует отличать знание в смысле мира 3 - знание в объективном смысле (почти всегда предположительное) - и знание в смысле мира 2, то есть информацию, которую мы носим в своих головах, - знание в субъективном смысле.

Естественный отбор и возникновение разума
Карл Р. Поппер

Это первая Дарвиновская лекция была прочитана в Дарвиновском колледже Кембриджского университета 8 ноября 1977 г.

Уильяма Пейли в книге «Естественная теология», опубликованной в начале XIX в. Использовал знаменитое доказательство существования Бога от планомерности. Если вы найдете часы, рассуждал Пейли, вряд ли вы усомнитесь в том, что их сконструировал часовщик. Так если взять высокоорганизованный организм с его сложными органами, предназначенными для определенных целей, такими как глаза, тогда, утверждал Пейли, вы должны заключить, что этот организм наверняка сконструировал разумный Создатель.

Почти невозможно поверить, как сильно изменилась атмосфера в результате публикации в 1859 г. «Происхождения видов». На смену аргументу, на деле вообще не имеющему какого-либо научного статуса, пришло огромное количество самых внушительных и хорошо проверенных научных результатов. Все наше мировоззрение, вся наша картина мира изменились небывалым образом.

Контрреволюцию против науки нельзя оправдать с точки зрения интеллекта и нельзя защитить с точки зрения морали. Конечно, ученым не следует поддаваться искушениям «сциентизма». Они всегда должны помнить, как, думаю, помнил Дарвин, что наука носит предположительный характер и что она погрешима. Наука пока не разгадала все загадки Вселенной и не обещает разгадать их когда-нибудь в будущем. Тем не менее она может иногда пролить неожиданный свет на самые глубокие и, возможно, неразрешимые загадки.

Мы думаем, что можем понять, как подструктуры некоторой системы сообща воздействуют на систему в целом, то есть мы думаем, что понимаем причинность, действующую снизу вверх. Однако обратный процесс очень трудно себе представить, потому что подструктуры, по-видимому, и так взаимодействуют между собой, и для воздействий, идущих сверху, не остается места. Отсюда возникает эвристическое требование объяснять все в терминах молекул или других элементарных частиц (это требование иногда называют «редукционизмом»).

Близкий друг Дарвина Томас Генри Гексли выдвинул тезис о том, что все животные, в том числе люди, являются автоматами. Теория естественного отбора представляет собой сильнейший аргумент против теории Гексли. Не только тело воздействует на разум, но и наши мысли, надежды и чувства могут вызывать полезные действия в окружающем мире. Если бы Гексли был прав, разум был бы бесполезен. Однако тогда он не мог бы развиться в результате эволюции путем естественного отбора.

Замечания о возникновении разума. Поведение животных запрограммировано, как поведение вычислительных машин, однако в отличие от вычислительных машин животные самозапрограммированы. Можно выделить два рода поведенческих программ: замкнутые, или закрытые, поведенческие программы и открытые поведенческие программы. Замкнутая поведенческая программа - это такая программа, которая определяет поведение животного вплоть до мельчайших подробностей. Открытая поведенческая программа - это программа, которая не расписывает в поведении все по шагам, а оставляет открытыми определенные варианты, определенный выбор.

Я предполагаю, что экологические условия, подобные тем, которые благоприятствуют эволюции открытых поведенческих программ, иногда бывают благоприятными и для эволюции зачатков сознания.

Эволюционная эпистемология
Дональд Т. Кэмпбелл

П.Сурио в своей очень современной и почти совершенно незамеченной работе «Теория изобретений» 1881 г. успешно критикует дедукцию и индукцию, как модели прогресса мышления и познания. Он постоянно возвращается к теме, что «принципом изобретения является случайность»: «Ставится проблема, решение которой нам нужно изобрести. Мы знаем, каким условиям должна удовлетворять искомая идея; но мы не знаем, какой ряд идей приведет нас к ней. Другими словами, мы знаем, чем должен закончиться наш мысленный ряд, но не знаем, с чего он должен начаться. В этом случае, очевидно, не может быть другого начала, кроме случайного. Наш разум пробует первый же открывшийся ему путь, замечает, что этот путь - ложный, возвращается назад и принимается за другое направление. Быть может, он сразу наткнется на искомую идею, быть может, достигнет ее очень не скоро: узнать это заранее совершенно невозможно. В этих условиях приходится полагаться на случай» (может быть, поэтому – ТРИЗ – не вызывает у меня доверия. – Прим. Багузина ).

Ценность глаза для выживания очевидно связана с экономией познания - с экономией, получаемой за счет исключения всех напрасных движений, которые потребовалось бы затратить в том случае, если бы глаза отсутствовали. Аналогичная экономия познания помогает объяснить большие преимущества в выживании, свойственные действительно социальным формам животной жизни, которые в эволюционном ряду, как правило, стоят не до, а после одиночных форм. У общественных животных находятся процедуры, при которых одно животное может применить себе на пользу наблюдение за последствиями действий другого животного, даже тогда или особенно тогда, когда эти действия оказываются фатальными для животного, послужившего образцом.

На уровне языка результат исследования может передаваться от разведчика к тому, кто следует за ним, без иллюстративного движения, без присутствия исследуемой среды и даже без ее визуально-замещенного присутствия. Значения слов невозможно передать ребенку непосредственно - ребенок должен сам обнаружить их путем предположительных проб и ошибок в понимании значений слов, причем исходный пример лишь ограничивает эти пробы, но не определяет их. Не бывает логически полных наглядных (остенсивных) определений, только обширные, неполные наборы наглядных примеров, каждый из которых допускает различные толкования, хотя весь их ряд исключает многие неверные пробные значения. «Логическая» природа детских ошибок в употреблении слов убедительно свидетельствует о существовании такого процесса и против индукционистского представления о том, что ребенок пассивно наблюдает случаи употребления слов взрослыми.

Как в науке недостижима полная достоверность знаний, так недостижима и полная эквивалентность значений слов в итеративном процессе проб и ошибок при изучении языка. Эта неоднозначность и неоднородность значений - не просто тривиальный технический момент логики; это - практическая размытость границ.

Науку от других умозрительных занятий отличает то, что научное знание претендует на проверяемость и что существуют механизмы проверки и отбора, выходящие за рамки сферы социальности. В теологии и в гуманитарных науках безусловно имеет место дифференцированное распространение различных мнений, имеющих своих сторонников, что порождает устойчивые тенденции развития, хотя бы на уровне прихоти и моды. Для науки же характерно, что система отбора, пропалывающая ряды всевозможных гипотез, включает преднамеренный контакт с окружающей средой через эксперименты и количественные прогнозы, построенные таким образом, чтобы можно было получить результаты, совершенно независимые от предпочтений исследователя. Именно эта особенность придает науке большую объективность и право претендовать на кумулятивно возрастающую точность описания мира.

Оппортунизм науки, стремительное развитие, следующее за новыми прорывами, очень напоминают активную эксплуатацию новой экологической ниши. Наука растет быстрыми темпами вокруг лабораторий, вокруг открытий, которые облегчают проверку гипотез, которые обеспечивают четкие и непротиворечивые системы отбора. Крупное эмпирическое достижение социологии науки - демонстрация распространенности одновременных изобретений. Если многие ученые предпринимают попытки вариаций на общем материале современного научного знания и если их пробы корректирует одна и та же общая устойчивая внешняя реальность, то отобранные варианты с большой вероятностью будут схожи между собой, и многие исследователи будут независимо друг от друга натыкаться на одно и то же открытие. Здесь вдвойне уместно вспомнить, что и саму теорию естественного отбора независимо изобрели многие, не только Альфред Рассел Уоллес, но и многие другие.

О рациональности
Пауль Бернайс

В статье «Демаркация науки и метафизики» Поппер разъясняет основной пункт своей критики позитивизма. Позитивистская философия объявляет бессмысленным все, что не является научным. Поппер настаивает на том, что нельзя отождествлять отличительный критерий того, что научно, с критерием того, что осмысленно. Поппер выдвигает критерий демаркации, или разграничения, между научными и ненаучными высказываниями, совершенно независимый от вопроса о смысле высказываний, а именно - критерий «опровержимости», или «фальсифицируемости». Основную идею этого критерия можно выразить следующим образом: теоретическая система такого рода, что - каковы бы ни были факты в описываемой ею области - тем не менее существует способ приведения этой теории в соответствие с фактами, не может рассматриваться как научная.

Поппер не имеет в виду, что всякое научное высказывание действительно опровергается. Он имеет в виду опровержимость в принципе. Это значит, что теория или рассматриваемое высказывание должны иметь такие следствия, которые по своей форме и характеру допускают возможность оказаться ложными. Предпочтение, отдаваемое попперовским критерием опровержению перед подтверждением, связано с тем обстоятельством, что в науке, особенно в естественных науках, нас в основном интересуют общие законы - законы природы, а эти законы - по своей логической структуре - не могут быть доказаны одним конкретным примером, но вполне могут быть только одним конкретным примером опровергнуты.

Эволюционная теория Поппера тесно связана с его теорией познания. В противовес взгляду, согласно которому наши теории получаются из наблюдений с помощью априорных принципов (как думают философы-рационалисты) или вероятностных выводов (как полагают эмпирики), Поппер заявляет, что «знание движется путем предположений и опровержений… Есть, - говорит он, - лишь один элемент рациональности в наших попытках познать мир: критическое рассмотрение наших теорий. Однако, ограничение рациональности чисто селективной функцией не является следствием попперовского учения. С моей точки зрения мы вполне можем, в полном соответствии с основным тезисом Поппера, приписать рациональности некое творческое начало: не в отношении принципов, а в отношении понятий.

Призыв Бернайса к более широкому пониманию рациональности
Карл Р. Поппер

Поставленный Бернайсом вопрос хорошо известен: можно ли все на свете - даже нашу рациональность - полностью объяснить двумя категориями - случайностью и отбором? Естественный отбор отбирает не только по признаку приспособленности, но и по «селективной чувствительности», то есть сочетанию изменчивости с механизмом наследственности. Мы можем видеть, например, что высокая степень специализации может привести вид к большому успеху в устойчивой среде, но к почти неизбежному уничтожению в случае ее изменения.

Итак, если мы признаем возможность эволюции живых структур через случайность (причем эти структуры далее будут реагировать уже не чисто случайно, а целенаправленно - например, предвосхищая будущие потребности), то не видно никакой причины для отрицания эволюции систем более высокого уровня, симулирующих целенаправленное поведение путем предвосхищения будущих потребностей или будущих проблем.

Каждое описание (и даже каждое восприятие), а, следовательно, даже и каждое истинное описание является (а) избирательным, опускающим многие аспекты описываемого объекта, и (b) расширительным в том смысле, что оно выходит за пределы имеющихся данных, добавляя гипотетическое измерение.

Мир предрасположенностей и эволюционная эпистемология

Мир предрасположенностей
Карл Р.Поппер

Моя центральная проблема - причинность и пересмотр всего нашего мировоззрения. Вплоть до 1927 г. физики полагали, что мир подобен большим и очень точным часам. В этом мире не было места человеческим решениям. Наше ощущение, будто мы действуем, планируем и понимаем друг друга - просто иллюзия. Мало кто из философов, за одним выдающимся исключением - Чарлза Пирса, осмеливались усомниться в этой детерминистской точке зрения.

Однако, начиная с Вернера Гейзенберга, в квантовой физике в 1927 г. произошел великий поворот. Стало ясно, что процессы миниатюрного масштаба делают наш часовой механизм неточным: оказалось, что существуют объективные неопределенности. В физическую теорию пришлось ввести вероятности. Большинство физиков приняли взгляд, согласно которому вероятности в физике связаны с недостатком нашего знания или субъективистскую теорию вероятностей. В противоположность этому, я считал необходимым принять объективистскую теорию.

Одно из моих решений состоит в интерпретации вероятности как предрасположенности. Классическая теория говорит: «Вероятность события есть число благоприятных возможностей, деленное на число всех равных возможностей».

Более общая теория вероятностей должна включать такие взвешенные возможности. Очевидно, что равные возможности можно рассматривать как взвешенные возможности, чьи веса в данном случае оказались равными. Существует ли метод, который может помочь нам определить фактический вес взвешенных возможностей? Да, существует, и это - статистический метод. Если число повторений достаточно велико, мы можем использовать статистику как метод взвешивания возможностей, измерения их весов.

Мой первый тезис состоит в том, что тенденция, или предрасположенность, реализовать некоторое событие, вообще говоря, заложена в каждую возможность и в каждое отдельное бросание кости и что мы можем оценить меру этой тенденции, или предрасположенности, апеллируя к относительной частоте фактической его реализации при большом числе бросаний, другими словами - выяснив, как часто фактически наступает рассматриваемое событие.

Тенденция статистических средних оставаться устойчивыми, если устойчивыми остаются условия, - одно из самых удивительных свойств нашей Вселенной. Это и есть объективная интерпретация теории вероятностей. Предполагается, что предрасположенности - не просто возможности, а физические реальности. Предрасположенности следует рассматривать не как свойства, внутренне присущие объекту, такому как игральная кость или монета, а как свойства, внутренне присущие ситуации (частью которой, безусловно, является объект).

Вместе с тем для многих типов событий мы не можем измерить предрасположенности, потому что соответствующая ситуация меняется и не может быть повторена. Так обстоит дело, например, с предрасположенностями некоторых из наших эволюционных предшественников породить либо шимпанзе, либо нас с вами. Предрасположенности такого рода, конечно, не являются измеримыми, поскольку соответствующую ситуацию нельзя повторить. Она уникальна. Тем не менее, ничто не мешает нам предположить, что такие предрасположенности существуют, и попытаться оценить их умозрительно. Все это означает, что детерминизм попросту ошибочен: все его традиционные аргументы увяли, индетерминизм и свобода воли стали частью физических и биологических наук.

Теория предрасположенностей позволяет нам работать с объективной теорией вероятностей. Будущее объективно не зафиксировано. Будущее открыто: объективно открыто. Только прошлое зафиксировано; оно было актуализовано и тем самым ушло. Мир предстает перед нами уже не как каузальная машина - теперь он выглядит как мир предрасположенностей, как разворачивающийся процесс реализации возможностей и разворачивания новых возможностей.

Можно сформулировать закон природы: все ненулевые возможности, даже те, которым соответствуют лишь ничтожно малые ненулевые предрасположенности, со временем реализуются, если им хватит на это времени. Наш мир предрасположенностей по природе своей творческий. Эти тенденции и предрасположенности привели к возникновению жизни. И они привели к великому развертыванию жизни, к эволюции жизни.

К эволюционной теории познания. Я представлю некоторые интересные выводы, к которым можно прийти, исходя из высказывания, что животные могут что-то знать.

Знание часто имеет характер ожидания
Ожидания часто имеют характер гипотез, они недостоверны
Невзирая на их недостоверность, на их гипотетический характер, большая часть наших знаний оказывается объективно истинной - они соответствуют объективным фактам. В противном случае мы вряд ли бы выжили как вид.
Истинность объективна: она есть соответствие фактам.
Достоверность редко бывает объективной - обычно это не более чем сильное чувство уверенности. Сильное чувство убежденности превращает нас в догматиков. Даже такой человек, как Майкл Полани, сам бывший ученым, полагал, что истина - это то, что эксперты (или по крайней мере значительное большинство экспертов) считают истинным. Однако во всех науках эксперты иногда ошибаются. Всегда, когда в науке происходит прорыв, совершается по-настоящему важное новое открытие, это значит, что эксперты оказались неправы, что факты, объективные факты оказались не такими, какими ожидали их увидеть эксперты (подробнее см. ).
Не только животные и люди имеют ожидания, но и растения и вообще все организмы.
Деревья знают, что они могут найти столь нужную им воду, проталкивая свои корни во все более глубокие слои почвы.
Например, глаза не могли бы развиться без неосознанного, но очень богатого знания о долгосрочных условиях окружающей среды. Это знание, без сомнения, развивалось вместе с глазами и с их использованием. Однако на каждом шаге оно должно было в каком-то смысле предшествовать развитию соответствующего органа чувств и его использованию, ибо знание необходимых условий его использования встроено в каждый орган.
Философы и даже ученые часто считают, что все наше знание проистекает из наших чувств, из «чувственных данных», которые нам доставляют наши чувства. Однако с биологической точки зрения такого рода подход - колоссальная ошибка, ибо для того, чтобы наши чувства могли что-либо нам сказать, у нас должны быть предварительные знания. Для того, чтобы быть способным увидеть какую-то вещь, мы должны знать, что такое «вещи»: что их можно локализовать в пространстве, что некоторые из них могут двигаться, тогда как другие не могут, что некоторые из них имеют для нас непосредственное значение и потому могут быть замечены и будут замечены, в то время как другие, менее важные, никогда не достигнут нашего сознания - они могут даже не быть бессознательно замечены, а просто скользнут по нашему сознанию, не оставив никакого следа на нашем биологическом аппарате. Этот аппарат в высшей степени активен и селективен, и он активно отбирает только то, что в данный момент биологически важно, но для этого он должен быть способен использовать адаптацию, ожидания: должно наличествовать предварительное знание о ситуации, в том числе о ее потенциально значимых составляющих. Это предварительное знание не может, в свою очередь, быть результатом наблюдения; скорее оно должно быть результатом эволюции путем проб и ошибок.
Все приспособления или адаптации к регулярностям внешнего или внутреннего характера суть некоторые виды знания.
Жизнь может существовать и может сохраняться, только если она в какой-то мере приспособлена к своему окружению. И мы можем сказать, что знание так же старо, как жизнь.

Пирс, Поппер и проблема открытия закономерностей

Поиск объективности у Пирса и Поппера
Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

Часть II. Карл Поппер и объективность научного знания

Для понимания работ любого оригинального философа необходимо понять:

Фоновую познавательную ситуацию, являвшуюся источником его размышлений.
Философские школы и доктрины, наперекор которым он развивал свои собственные концепции.

С одной стороны, был Эйнштейн, чьи теории убедили Поппера в погрешимости самых укоренившихся теорий, в том, что никакое знание не бывает абсолютным. С другой стороны, были теории Фрейда, Адлера и Маркса, изучение которых убедило Поппера, что теорию, которую невозможно опровергнуть при помощи эмпирической проверки, не следует рассматривать наравне с теориями, которые молено испытать и опровергнуть опытным путем. Первоначально Поппер сражался с философами «Венского кружка» (логическими эмпириками). Тридцать лет спустя Поппер обрел новых оппонентов: Майкла Полани с его работой и Томаса Куна с его книгой . Я разделю философию Поппера на два периода: методологический (до 60-х гг.) и метафизический (с начала 60-х гг.).

Методологический период. Поппер расходился с логическими эмпириками в вопросе: какой путь к пониманию науки лучше - исследование ее структуры или исследование ее роста? В статической концепции познания обоснование объективности науки означает установление твердого ядра несомненного знания, а затем логическую редукцию остальных знаний к этому твердому ядру. В рамках динамической концепции, которая делает упор на приобретении знаний, нет места абсолютному знанию; нет места привилегированному классу высказываний, представляющих ядро несомненного знания; нет места чувственным данным как основанию для достоверности знания. Похоже, что за последнее десятилетие или около того сражение по поводу природы науки разрешилось в пользу динамической, эволюционной концепции знания.

В более поздний, метафизический период рост науки, кость раздора между Поппером и «Венским кружком», теперь стал приниматься как нечто само собой разумеющееся. На кон оказалась поставлена сама рациональность и объективность науки, закономерность различения науки и не науки. Вопрос теперь уже стоял не о том, как провести различие, а о том, существует ли такое различие вообще, является ли рациональность атрибутом науки.

Метафизический период. Самым грозным соратником-противником Карла Поппера оказался Томас Кун. Куновская модель науки основана на идее парадигм. Каждая научная революция вводит новую парадигму, новое видение проблем, новое видение Вселенной. За появлением новой парадигмы следует период рутинной работы, называемой «нормальной наукой»: заделывание всевозможных дыр и дырочек, предопределенных этой парадигмой.

Попперовская, и куновская модели науки эволюционны, они исследуют рост науки, приобретение нового знания, методологию научных исследований. Вместе с тем у идей Куна имеются важные следствия, несовместимые или даже прямо противоречащие некоторым важным утверждениям попперовской философии науки:

Концептуальные единицы. Во время научных революций, - это не предположения и опровержения, а нечто более крупное, а именно - парадигмы. Отсюда следует, что предположения и опровержения подчинены более значительным концептуальным единицам.
В реальной научной практике научные теории почти никогда не опровергаются. Кун говорит, что они угасают, как старые солдаты. Если появляется расхождение между теорией и эмпирическими данными, оно почти никогда не рассматривается как опровержение этой теории в ходе исследований, а, скорее, как аномалия. Такой вывод подрывает не только критерий опровержимости и, следовательно, проверяемости научных теорий, но и сам критерий рациональности и различения науки и ненауки.
Признание и, следовательно, правомочность научных теорий есть вопрос консенсуса ученых данной эпохи. Отсюда следует, что не существует универсальных межсубъектных критериев научного знания, а только критерии, определяемые той или иной социальной группой. Это - социологизм.

Я хочу выделить три разных типа концептуальных единиц знания, соответствующих трем разным уровням исследования:

Факты и наблюдения, имеющие первоочередное значение для логических эмпириков и вообще для большинства эмпириков.
Проблемы, предположения (теории) и опровержения, имеющие первоочередное значение для Поппера; на этом уровне «фактами» и «наблюдениями» руководят и определяют их наши проблемы и теории.
Парадигмы, имеющие первоочередное значение для Куна. Они определяют, по крайней мере частично, не только содержание наших теорий, но и понимание наших «фактов».

Для того, чтобы продемонстрировать ограниченность программы логических эмпириков как методологии науки, Поппер не стал вести с ними спор на их уровне, в рамках их каркаса, оперируя их концептуальными единицами, а поднялся на следующий уровень и показал, если можно гак выразиться, с высоты своего уровня, что факты и наблюдения определяются структурой теорий, содержанием наших проблем. Для того, чтобы продемонстрировать ограниченность Поппера, Кун поднялся на еще более высокий уровень, перешел к еще более общему каркасу. Он отверг теории в качестве базисных концептуальных единиц и перешел вместо этого к каркасу, в котором базисными единицами являются парадигмы. Для того, чтобы противостоять Куну, Поппер должен был подняться еще выше, он должен был разработать еще более общий концептуальный каркас.

Новая метафизическая доктрина Поппера, которую мы сейчас обсудим и которую он называет «теорией третьего мира», - это, по существу, новая эпистемология.

Три мира Карла Поппера. Первый - это физический мир, или мир физических состояний. Второй - мысленный мир, или мир мысленных состояний. А третий - это мир умопостигаемых сущностей, или идей в объективном смысле, то есть мир возможных объектов мысли, или мир объективного содержания мысли. Разделение трех миров позволяет Попперу дать новое обоснование объективности научного знания. Это обоснование состоит в демонстрации того факта, что всякое знание придумано человеком, но тем не менее имеет в каком-то смысле надчеловеческий характер, что оно находится над социальной и субъективной сферой конкретных человеческих существ или групп человеческих существ.

Объективность научного знания теперь ищется не в возможности межсубъектной критики, не в возможности проверки теорий просвещенным, критическим и рациональным сообществом, а в автономности сущностей третьего мира (не путать с «объективизмом» Айн Рэнд; см., например, Айн Рэнд. ).

Такое обоснование объективности научного знания (в рамках доктрины третьего мира) совершенно отлично от того, что формулировалось и защищалось Поппером в книгах «Логика научного открытия» и «Предположения и опровержения». Новый объективизм Поппера эффективно противостоит психологизму и социологизму в современной философии науки. Наука оказывается избавленной от социологического релятивизма, потому что научные теории не отдаются на милость сообществу ученых данной эпохи (как у Куна). Наука также оказывается избавленной от психологического индивидуализма (как у Полани), потому что отдельные ученые не создают науку по своему желанию или по своей прихоти, они все - мелкие рабочие на огромном конвейере и вклад каждого, как бы ни был он велик сам по себе и своеобразен по своей природе, оказывается «исчезающе малым» с точки зрения третьего мира в целом.

Сложность позиции Поппера, его уязвимость для критики заключается в его понимании взаимоотношения между третьим и вторым миром. Все трудности Поппера в этом вопросе, на мой взгляд, проистекают из того, что Поппер упорствует в своем мнении, что нет ни малейшего сходства «ни на каком уровне проблем между содержанием и соответствующим процессом», то есть между сущностями второго и третьего мира. Поппер, видимо, полагает, что признание такого сходства было бы уступкой психологизму. По-видимому, ему представляется, что признать такое сходство, значит отождествить умопостигаемые с мыслительными процессами. Это отождествление означало бы уничтожение автономности третьего мира, устранило бы объективную основу нашего знания.

Но есть и другая возможность, а именно - отождествить (в некотором смысле слова «отождествить») второй мир с третьим миром, иными словами, установить, что сущности второго мира в некотором важном смысле напоминают сущности третьего мира, и при этом показать, что процессы мышления отдельного разума становятся познавательными, если и только если они осуществляются посредством структурных единиц третьего мира. Такое понимание составляет основную линию моей аргументации.

Язык и разум. Я считаю, что существует не только сходство, но и строгая параллельность между структурой сознания, разума и структурой нашего знания, между структурными единицами третьего мира и структурными единицами второго мира. Поппер подчеркивал, что «быть человеком подразумевает обучаться языку, а это означает по сути обучаться постигать объективное содержание мысли», что «язык всегда воплощает множество теорий в самой структуре своего употребления».

В последние годы Ноам Хомский был главным приверженцем точки зрения, что соответствующее исследование структуры языка может привести к далеко идущим эпистемологическим следствиям. Хомского особенно интересует процесс освоения языка (Помимо своей научной деятельности, Хомский известен и как оригинальный публицист, придерживающийся анархических взглядов; см., например, ). Его главный вопрос: какую структуру должен иметь наш разум, чтобы было возможным освоение языка? И Хомский основывает свою теорию языка на доктрине врожденных идей и психологизме.

Я считаю, что история науки - это история роста понятий. Расширение знания и уточнение научных теорий неразрывно связаны с ростом понятий. Достаточно упомянуть эволюцию таких понятий, как «сила» и «гравитация», чтобы сразу понять, что до Ньютона они имели совершенно иной смысл, чем тот, который они приобрели в ньютоновской механике, и который вновь изменился в системе физики Эйнштейна: эти последовательные метаморфозы вызваны расширением и уточнением научного знания. Если так, то значит не существует врожденных понятий «силы» или «гравитации», потому что, если бы они существовали, какое из этих понятий следовало бы считать врожденным: доньютоновское, ньютоновское или эйнштейновское? Таким образом, если мы признаем, что понятия растут и развиваются, то мы не можем поддерживать тезис о врожденных понятиях.

О понятии лингвистического разума. Хомский в своей безоглядной антибихевиорисгской кампании занял не выдерживающую критики позицию по отношению к концепции разума. Можно поддерживать рационалистическую концепцию разума в традиционном смысле слова, то есть полагать, что разум - это активный орган освоения языка и знания, и, в частности, что когнитивная структура разума является лингвистической, не связывая себя в то же время с доктриной врожденных идей.

Рост знания неотделим от роста языка, который означает введение новых понятий, расщепление имеющихся понятий, обнаружение в языке скрытых неоднозначностей, уточнение множества значений, спрессованных в одном термине, прояснение полумрака неопределенности, окружающего понятия. Таким образом, рост науки означает увеличение содержания научных теорий и обогащение языка науки. Человеческий разум - это лингвистический разум. Человеческое знание - это лингвистическое знание. Условие объективного знания - это то, что оно должно быть выражено посредством межсубъектных символов.

Рост языка науки отражает рост науки. В то же время рост языка науки отражает наш ментальный рост. Таким образом, рост языка науки отражает рост нашего разума, то есть когнитивной структуры разума. В языке мы наблюдаем высшую точку и кристаллизацию двух аспектов одного и того же когнитивного развития: один аспект связан с содержанием науки, другой - с нашими актами понимания этого содержания. Таким образом, концептуальная структура разума изменяется вместе со смещением и развитием структуры нашего знания. Знание формирует разум. Разум, сформированный знанием, еще дальше развивает и расширяет знание, которое, в свою очередь, продолжает развивать разум.

Концептуальная сеть науки и концептуальная структура разума. Развитие концептуальной сети науки со сложным переплетением взаимосвязей ее различных элементов - это необходимый фактор роста науки. Однако это лишь часть истории науки, истории человеческого познания. Эту часть можно назвать внешней. Внешняя она потому, что наше знание, сформулированное при помощи языка, теоретически могли бы усвоить и инопланетяне. Другая же часть человеческого познания является внутренней. Внутренняя она потому, что находится в разуме. Поппер утверждает, что нет никакого сходства между структурными единицами третьего мира и процессами понимания, посредством которых мы постигаем содержание этих единиц третьего мира, в то время как мы настаиваем на том, что между этими двумя уровнями имеется очень близкое сходство. Акты познания отображают структуру разума, которая сформирована единицами третьего мира. Результаты же познания - это теории и высказывания - речевые структуры или иные символические представления, выражающие содержание актов познания, и они составляют его внешнюю часть. Выраженные средствами межсубъектного языка акты познания становятся внешними. Их содержание становится независимым от конкретного разума.

Разум, как и компьютер, может функционировать, только если в него заложено знание. Если в него не заложено знание - знание в объективном смысле, как, например, научное знание, - то не будет никакого понимания содержания высказываний и теорий. Однако в отличие от компьютера, разум может выходить за пределы своей исходной когнитивной программы и производить новое знание.

Обоснование объективности научного знания, приведенное в этой статье, состоит в том, что (1) оно принимает куновский исторический и социальный подход, но избегает опасностей иррациональности, заложенных в куновской концепции; (2) оно принимает попперовскую концепцию третьего мира умопостигаемых сущностей, созданного человеком и все же трансчеловеческого, но избегает трудностей, с которыми столкнулся Поппер, отрицая существование какого бы то ни было сходства между сущностями второго и третьего миров; (3) оно принимает идею Хомского, что структуры разума отвечают за освоение языка и знаний, но избегает ловушек идеи Хомского о врожденности этих структур, которая несовместима с ростом научного знания.

Пирс и Поппер - сходство и различия. Поппер впервые узнал о работах Пирса в 1952 г. из работы Б. Галли. К этому времени философские взгляды самого Поппера практически полностью оформились, так что обнаруживающиеся тут и там поразительные аналогии между его философскими взглядами и взглядами Пирса свидетельствуют о том, что они оба оказались в одной и той же концептуальной сети, и что их философский темперамент был в достаточной степени схож, чтобы на похожие влияния они реагировали одинаковым образом.

Концепция науки Поппера открыто и сознательно противостоит бэконовской традиции, в которой наука предстает как предприятие, основанное на фактах и индукции, где общие законы выводятся по индукции из конкретных частных фактов. Философия науки Джона Стюарта Милля - воплощение бэконианства в XIX веке.

В словаре Вебстера термин фаллибилизм (fallibilism ) определяется как «теория о том, что невозможно достичь абсолютной уверенности в эмпирическом знании, потому что высказывания, составляющие его, невозможно окончательно и полностью удостоверить, - в противоположность инфаллибилизму (infallibilism)». Термин «оказывается исключительно неадекватным в качестве названия для научного метода. При использовании этого термина получается, будто коренной смысл учения о погрешимости в любом из этих толкований предполагает, что, когда ученые занимаются наукой, они просто «совершают ошибки». Однако тут упускается из виду главное, чем занимается наука, когда совершает свои ошибки: главное не в том, что она их совершает, а в том, что (а) она признает их, (b) она устраняет их, (с) она продвигается дальше и, таким образом, асимптотически приближается все ближе и ближе к истине. Вместе с тем куда более удачное обозначение методологии и Пирса, и Поппера - «предположения и опровержения», которое гораздо ближе подходит к тому, чтобы уловить сущность Научного метода.

О подобающих (попперовских?) и неподобающих способах употребления понятия информации в эпистемологии
Яакко Хинтикка

В этом эссе я выдвигаю несколько тезисов относительно понятия «информация».

Информация определяется путем указания на то, какие альтернативы, касающиеся действительности, она допускает, а какие исключает.
Альтернативы, принимаемые или отвергаемые информацией, как правило, касаются не истории мира в целом, а лишь его малой части.
Информация и вероятность связаны обратным соотношением.
Чисто логическое определение информации невозможно.

Иллюстрацией этого может служить карнаповский лямбда-континуум индуктивных методов. В нем мы наблюдаем индивидов, которых можно расклассифицировать по принадлежности к любой из k различных клеток. Мы наблюдали N индивидов, из которых n принадлежат к заданной клетке. Какова вероятность того, что очередной индивид тоже принадлежит к этой же клетке? При некоторых допущениях о симметрии ответ будет таков:

где λ - параметр, 0 ≤ λ. Однако, что означает λ? Для субъективиста λ есть индекс осторожности. Когда λ = 0, действующий субъект в точности придерживается наблюдаемой относительной частоты n/N; когда λ велика, он не склонен отходить от априорных соображений симметрии, которые приводят к предположению, что вероятность равна 1/k. Для объективиста же оптимальное значение λ определяется степенью упорядоченности мира, измеряемой, например, его энтропией. Догадка о том, какова подходящая λ, есть, следовательно, догадка о том, насколько упорядочена Вселенная (включая ее неизвестные части).

Карл Поппер и логика социальных наук

Логика социальных наук
Карл Р. Поппер

Первый тезис. У нас есть немало знаний. Более того, мы знаем не только частности, имеющие сомнительный интеллектуальный интерес, но мы знаем также и вещи, которые не только имеют большое практическое значение, но и могут, вдобавок, дать нам глубокое теоретическое видение и удивительное понимание мира.

Второй тезис. Наше незнание безгранично и отрезвляюще. Именно поразительный прогресс естественных наук (о котором идет речь в моем первом тезисе) постоянно напоминает нам о нашем незнании, даже в области естественных наук.

Третий тезис. У любой теории познания есть фундаментально важная задача, которую можно даже рассматривать как решающее испытание для нее: от нее требуется воздать должное нашим первым двум тезисам, прояснив отношения между нашим замечательным и все растущим знанием и нашим постоянно возрастающим пониманием того, что мы на самом деле ничего не знаем. Логика познания должна заниматься этой напряженностью между знанием и незнанием.

Четвертый тезис. В той мере, в какой вообще можно сказать, что наука или познание «начинает с» чего-то, можно сказать следующее: познание не начинается с восприятий, или наблюдений, или с собирания данных или фактов; оно начинается с проблем. Но, с другой стороны, любая проблема возникает из открытия, что с нашим предполагаемым знанием что-то не в порядке.

Пятый тезис. В социальных науках наши занятия оказываются успешными или безуспешными в точном соответствии со значимостью или интересом проблем, которыми мы занимаемся. Таким образом, отправным пунктом всегда является проблема, а наблюдение может стать чем-то вроде отправного пункта, только если оно обнаружит проблему или, другими словами, если удивит нас, если оно покажет нам, что с нашим знанием, с нашими ожиданиями, с нашими теориями не все в порядке.

Шестой тезис.

(a) Метод социальных наук, как и метод естественных наук, состоит в попытках предложить пробные решения тех проблем, с которых начались наши исследования. Решения предлагаются и критикуются. Если предложенное решение не доступно для критики по существу вопроса, оно исключается из рассмотрения как ненаучное, хотя, быть может, только временно.

(b) Если предложенное решение доступно для критики по существу вопроса, мы пытаемся опровергнуть его, ибо всякая критика состоит в попытках опровержения.

(d) Если оно выдерживает критику, мы временно принимаем его: мы принимаем его как достойное дальнейшего обсуждения и критики.

(e) Таким образом, метод науки есть метод пробных попыток решить наши проблемы с помощью предположений (или озарений), контролируемых суровой критикой. Это - осознанно критическое развитие метода «проб и ошибок».

(f) Так называемая объективность науки заключается в объективности критического метода.

Седьмой тезис. Напряженность между знанием и незнанием ведет к проблемам и к пробным решениям. Однако эта напряженность никогда не преодолевается, ибо оказывается, что наше знание - это всегда только предложение некоторых пробных решений. Таким образом, само понятие знания включает в принципе возможность того, что оно может оказаться ошибочным и потому - нашим незнанием.

Девятый тезис. Так называемый предмет науки есть просто конгломерат проблем и пробных решений, отграниченный искусственным образом. То, что реально существует, - это проблемы и научные традиции.

Одиннадцатый тезис. Совершенно неверно считать, что объективность науки зависит от объективности ученого. И совершенно неверно считать, что позиция представителя естественных наук более объективна, чем позиция представителя общественных наук. Даже некоторые из наиболее выдающихся современных физиков были основателями научных школ, оказавших мощное сопротивление новым идеям.

Двенадцатый тезис. То, что можно назвать научной объективностью, основывается исключительно на той критической традиции, которая, невзирая на всякого рода сопротивление, так часто позволяет критиковать господствующую догму. Иными словами, научная объективность - это не дело отдельных ученых, а социальный результат взаимной критики, дружески вражеского разделения труда между учеными, их сотрудничества и их соперничества. По этой причине она зависит отчасти от ряда социальных и политических обстоятельств, делающих такую критику возможной.

Тринадцатый тезис. Так называемая социология знания, которая видит объективность в поведении отдельных ученых, а отсутствие объективности пытается объяснить в терминах социальной среды обитания ученого, полностью упускает из вида следующий решающий момент: объективность опирается исключительно на взаимную критику по существу дела. Объективность можно объяснить только в терминах таких социальных идей, как конкуренция (отдельных ученых и научных школ), традиция (в основном - критическая традиция), социальные институты (например, публикации в различных конкурирующих журналах или у различных конкурирующих издателей; обсуждение на конференциях), государственная власть (то есть ее политическая терпимость к свободному обсуждению).

Четырнадцатый тезис. В критическом обсуждении существа вопроса можно выделить следующие вопросы: (1) Вопрос истинности некоторого утверждения; вопрос его релевантности - насколько он относится к существу дела; вопрос о его интересности и о его значимости для интересующих нас проблем. (2) Вопрос о его релевантности, интересности и значимости с точки зрения различных вненаучных проблем, например, проблемы человеческого благополучия, или проблемы национальной обороны, или агрессивной националистической политики, промышленной экспансии, приобретения личного богатства.

И хотя невозможно отделить научную работу от вненаучных приложений и оценок, одна из задач научной критики и научного обсуждения - бороться против смешения различных сфер ценностей и, в частности, отделять вненаучные оценки от вопросов истинности.

Девятнадцатый тезис. В науке мы работаем с теориями, то есть с дедуктивными системами. Это объясняется двумя причинами. Во-первых, теория или дедуктивная система есть попытка объяснения, а, следовательно, попытка решить некоторую научную проблему. Во-вторых, теорию, то есть дедуктивную систему, можно рационально критиковать через ее следствия. А это значит, что предметом рациональной критики является пробное решение.

Двадцать второй тезис. Психология - социальная наука, поскольку наши мысли и действия во многом зависят от социальных условий. Это показывает, что невозможно объяснить общество исключительно в психологических терминах или свести его к психологии. Поэтому мы не можем рассматривать психологию как основу всех социальных наук.

Двадцать третий тезис. Социология автономна в том смысле, что она в значительной степени может и должна стать независимой от психологии. Перед социологией постоянно стоит задача объяснения непреднамеренных и часто нежелательных последствий человеческих действий.

Двадцать пятый тезис. В социальных науках существует чисто объективный метод, который вполне можно назвать методом объективного понимания, или ситуационной логикой. Социальная наука, ориентированная на объективное понимание, или ситуационную логику, может развиваться независимо от всяких психологических или субъективных понятий. Ее метод состоит в анализе социальной ситуации действующих людей, достаточном для того, чтобы объяснить их действия ситуацией, без дальнейшей помощи со стороны психологии.

Предположение. Возможно, мы можем принять предположительно, в качестве фундаментальных проблем чисто теоретической социологии, во-первых, общую ситуационную логику и, во-вторых, теорию институтов и традиций. Это включает такие проблемы, как:

Институты не действуют; действуют только отдельные личности в институтах или через институты.
Мы можем построить теорию преднамеренных и непреднамеренных институциональных последствий целенаправленных действий. Это может также привести к теории создания и развития институтов.

Разум или революция?
Карл Р. Поппер

Мое отношение к революциям очень легко объяснить. Начнем хотя бы с дарвиновской эволюции. Организмы развиваются путем проб и ошибок, и их ошибочные пробы - ошибочные мутации - устраняются, как правило, путем устранения организма - «носителя» ошибки. Существенным элементом моей эпистемологии является, в частности, утверждение о том, что в случае человека, благодаря развитию дескриптивного и аргументативного языка, то есть языка, приспособленного для выражения описаний и аргументации, ситуация коренным образом изменилась.

Мы открываем для себя новую фундаментальную возможность: наши пробы, наши пробные гипотезы можно критически устранить путем разумного обсуждения, не устраняя самих себя.

Очевидно, что революции бывают получше и бывают похуже (мы все это знаем из истории), и задача состоит в том, чтобы не устраивать их слишком уж плохо. Большая часть революций, если не все, приводили к обществам, сильно отличающимся от тех, каких желали революционеры. В этом состоит проблема, и она заслуживает обдумывания со стороны любого серьезного критика общества.

По существу спора между Франкфуртской школой и мной - революция против постепенных, пошаговых реформ - я здесь высказываться не буду, поскольку сделал это, как мог, в своей книге .

Историческое объяснение
Карл Р. Поппер

Все крупномасштабные интерпретации истории - марксистская, теистическая, интерпретация Джона Эктона как истории человеческой свободы - не объяснения. Это попытки построить некоторый общий взгляд на историю, осмыслить то, в чем, возможно, нет никакого смысла. Однако эти попытки осмыслить историю в целом почти что необходимы. По крайней мере, они необходимы для того, чтобы понять мир. Мы не хотим стоять лицом к лицу с хаосом. И потому пытаемся извлечь из этого хаоса порядок.

Я утверждаю, что Гегель убил либерализм в Германии своей теорией о том, что нравственные стандарты - всего лишь факты, что не существует дуализма стандартов и фактов. Целью философии Гегеля было устранение кантовского дуализма стандартов и фактов. Чего в действительности хотел Гегель - это достичь такого монистического взгляда на мир, при котором стандарты являются частью фактов, а факты - частью стандартов. Это обычно называют позитивизмом в этике - веру в то, что только действующие законы суть законы и что нет ничего, чем можно судить такие законы. Быть может, Гегель наводит на мысль о том, что нынешний закон можно судить с позиций будущего закона - это теория, развитая Марксом. Однако я думаю, что это также не годится. Нельзя обойтись без стандартов. Нам надо действовать, исходя из представления, что не все, совершающееся в мире, хорошо и что за пределами фактов есть определенные стандарты, на основе которых мы можем судить и критиковать факты. Без этой идеи либерализм обречен на упадок, потому что либерализм может существовать лишь как движение, утверждающее, что не все существующее достаточно хорошо и что мы хотим это существующее улучшить.

«Открытое общество» Карла Поппера: личный взгляд
Эдвард Бойл

Попперовская философия истории, конечно, непосредственно вытекает из его убеждения, что этические нормы или решения невозможно вывести из фактов. «То, что большинство людей согласны с нормой “Не укради”, есть социологический факт. Однако норма “Не укради” - это не факт, и ее невозможно вывести из утверждений, описывающих факты. Этот «критический дуализм фактов и решений», как называет его Поппер, - одна из ключевых доктрин «Открытого общества», и аргументы в ее пользу полностью приведены в главе 5 этой книги К. Поппера, озаглавленной «Природа и соглашение».

Нормы создаются человеком в том смысле, что винить за них, кроме себя, некого - ни Бога, ни природу. Наше дело - улучшить их, насколько сумеем, если обнаружим, что они вызывают возражения…

Одно из величайших достоинств доктрины Поппера в ее самой простой и ясной форме состоит в том, что она заставляет нас признать, что именно в силу отсутствия логических средств, позволяющих заполнить пропасть между фактами и решениями, мы неизбежно имеем «правительство людей, а не законов».

Наиболее известный и влиятельный аспект философии Поппера - различение между «утопическим» и «пошаговым, постепенном» развитием общества. «Утопический подход: всякое разумное действие должно иметь определенную цель… Только когда определена, хотя бы в общих чертах, эта конечная цель, как бы “синька” или схема общества, к которому мы стремимся, только тогда можно начинать обдумывать наилучшие способы и средства ее реализации и намечать план практических действий… Приверженец пошаговой инженерии будет идти по пути выявления величайших и самых животрепещущих общественных зол и борьбы с ними, а не поиска величайшего окончательного блага и борьбы за него». Поппер здесь очень справедливо подчеркивает два момента: во-первых, необходимость учиться на своих ошибках, и во-вторых, ошибочность предположения, что социальные эксперименты следует проводить в больших масштабах. «Готовность учиться на своих ошибках и внимательно отслеживать их я называю рациональным подходом. Он всегда противостоит авторитаризму».

Поппер с той же твердостью выражает свое неодобрение предрассудку, «столь же распространенному, сколь и неоправданному», что социальные эксперименты следует проводить «в широком масштабе», что «они должны затрагивать все общество в целом, если мы хотим, чтобы условия эксперимента были реалистичными». «Больше всего можно узнать из такого эксперимента, при котором на каждом шаге реформы изменяется только один общественный институт. Только так мы можем научиться встраивать одни общественные институты в рамки, задаваемые другими институтами, и прилаживать их друг к другу, чтобы они работали в соответствии с нашими намерениями».

Литература на русском языке

Вартофский M. Эвристическая роль метафизики в науке // Структура и развитие науки / Под. ред. Грязнова Б. С. и Садовского В.Н. М.: Прогресс, 1978

Эволюционная эпистемология (ЭЭ, англ. Evolutionary Epistemology) – направление в современной эпистемологии, которое своим возникновением обязано прежде всего дарвинизму и последующим успехам эволюционной биологии, генетики человека, когнитивной психологии, теории информации и компьютерной науки. То есть в основе ЭЭ лежит эволюционная теория и познание рассматривается как продукт биологической эволюции.

Хотя, на самом деле, в рамках ЭЭ существует два основных подхода:
1. Использование биологической теории для объяснения познания на основе идеи взаимосвязи биологической, когнитивной и культурной эволюции.
2. Использование биологической теории для описания познания с помощью метафор и аналогий из эволюционной теории.

В 1980-хх годах сформировались 2 соответствующие исследовательские программы. Но при этом представители всех направлений в эволюционной эпистемологии разделяют убеждение, что эволюционный подход может быть распространен на теоретико-познавательную проблематику, на познавательные действия людей.
1 программа – это скорее биологическая теория когнитивных процессов (Карл Лоренц, Дональд Кэмпбелл и др.) и различные концепции когнитивной эволюции живых организмов (включая человека).
2 программа – это те методологии и метатеории , которые реконструируют развитие научных теорий, идей, рост научно-теоретического знания, привлекая для этих целей эволюционные модели (Карл Поппер, Стивен Тулмин и др.).
Пример: концепция Карла Поппера, согласно которой научный прогресс – это движение по направлению ко все лучшим теориям, а фальсификация – это естественный отбор среди теорий как среди организмов. Ученые сознательно подвергают жесткой критике свои теории и при необходимости отбраковывают. Наука – процесс проб и ошибок. Книга «Объективное знание: эволюционный подход». (читать)
Другой пример: концепция Стивена Тулмина, британского философа (1922-2009). В 1972 году публикует свою работу «Человеческое понимание», в которой он исследует причины и процессы изменений, связанных с развитием науки. Он сравнивает процесс развития науки и модель эволюционного развития и проводит аналогию. Тулмин утверждает, что развитие науки – это процесс инновации и отбора. Инновация означает появление множества вариантов теорий, а отбор – выживание наиболее стабильных из этих теорий.
Инновация возникает, когда профессионалы в отдельной области начинают воспринимать привычные вещи по-новому, не так как воспринимали их раньше; отбор подвергает инновационные теории процессу обсуждения и исследования. Самые сильные теории, прошедшие обсуждения и исследования, заменят традиционные теории, либо в традиционные теории будут внесены дополнения.

Возвращаясь к 1му подходу, где имеет место взаимосвязь биологической, когнитивной и культурной эволюции, следует сказать следующее.
Люди, как и другие живые существа, являются продуктом живой природы, результатом эволюционных процессов, и в силу этого их когнитивные и ментальные способности, познание и знание (включая даже его утонченные аспекты) направляются механизмами эволюции. ЭЭ исходит из предположения, что биологическая эволюция человека не завершилась формированием Homo sapiens – она не только создала когнитивную основу для возникновения человеческой культуры, но и, по-видимому, оказалась непременным условием ее удивительно быстрого прогресса за последние 10 тыс. лет.
Биологическая эволюция – это предпосылка познания, культуры и социального поведения. ЭЭ изучает происхождение, эволюции и нынешние механизмы всех когнитивных способностей биологических организмов в рамках эволюционной теории. В данном случае под познанием понимается то, что сейчас принято называть когницией. Это познавательный процесс или совокупность психических процессов – восприятия, категоризации, мышления, речи и пр., которые служа обработке и переработке информации. Включает осознание и оценку самого себя в окружающем мире и построение особой картины мира – все, что составляет основу для поведения человека. Когниция – все процессы, в ходе которых сенсорные данные, поступая в мозг, преобразуются в виде ментальных репрезентаций (образы, фреймы, сценарии и т.п.), которые при необходимости удерживаются в памяти человека.
Фрейм – это способ организации представлений, которые хранятся в нашей памяти. Он родственен таким понятиям, как когнитивная модель, схема, ассоциативные связи. Фреймы организуют наше понимание мира в целом и наше обыденное поведение. Это структура данных для представления стереотипной ситуации. Ему близко понятие сценарий. Сюда относятся психологические установки. Фрейм родственен и понятию шаблона.
Под когницией понимаются все когнитивные способности, и не только человека, но всех биологических организмов, начиная от эхолокации у летучих мышей до символического мышления у людей. Одно из направлений ЭЭ – изучение познания в рамках эволюции когнитивной системы живых организмов, эволюции их способностей извлекать, обрабатывать и хранить когнитивную информацию.
Также ЭЭ изучает то, как эволюционные модели могут использоваться для объяснения продуктов познавательных способностей, типа науки, культуры, языка. То есть в рамках эволюционного подхода понимается не только визуальное восприятие, но и то, что раньше считалось гуманитарной областью. Некоторые ЭЭ концепции рассматриваю биологическую эволюцию как когнитивный процесс.

История вопроса
Считается, что понятие «эволюционная эпистемология впервые используется американским психологом Дональдом Кэмпбеллом в статье 1974 года о философии Поппера. «Evolutionary Epistemology». Суть: познание ведет к более релевантному поведению и увеличивает приспособленнось живого организма к окружающей среде, в том числе социокультурной. Сам Кэмпбелл отказывался называться отцом-основателем ЭЭ.
Создатель термина «эволюционная эпистемология, Дональд Кэмпбелл
Дональд Кэмпбелл основывает свою концепцию ЭЭ на нескольких предпосылках:
1) Гипотетический реализм: существование внешнего мира с его объектами и процессами – это гипотеза.
2) Нет различий между человеком и животными. Люди – те же животные.
3) ЕЕ исследует проблему того, как организмы развились до возможности познавать, проблему взаимодействия между познавательными возможностями организма и средой.
4) Наше знание вовсе не совершенно, оно дает подверженные ошибкам конструкции мира, которые полностью не соответствуют миру как он есть сам по себе.
Познание мира путем проб и ошибок наших предков способно частично заменить наше собственное познание мира. Мы также научаемся не только сами обследуя мир, но и наблюдая за другими, имитируя их поведение. Наука – часть культурной эволюции.

Истоки основных идей эволюционной эпистемологии в трудах классического дарвинизма, и прежде всего в поздних работах самого Ч.Дарвина «Происхождение человека» (1871) и «Выражение эмоций у людей и животных» (1872), где возникновение когнитивных способностей людей, их самосознания, языка, морали и т.д. связывалось в конечном счете с механизмами естественного отбора, с процессами выживания и воспроизводства.
В 70-е гг. 20 века Карл Поппер назовет эволюционную теорию Дарвина одной из важнейших метафизических исследовательских программ нашего времени, имеющую не только биологическое, но и мировоззренческое и философское значение. Но в фокусе интересов самого Дарвина, по большей части, находились проблемы биологической эволюции, хотя он также исследует самые разные области такой эволюции. Вопросами приложения идей эволюционизма к эволюции научного знания, сам Дарвин, насколько позволяют судить его опубликованные труды, не занимался.

Судя по неопубликованным дневникам Дарвина, он заложил основу своей теории естественного отбора еще к 1838 г., но лишь в дальнейшем попытался приложить ее к эволюции эмоций, когнитивных способностей и языка человека. В его работе «Происхождение человека и половой отбор» 1871) есть глава, которая так и называется – «Язык». «Язык». Здесь Дарвин предлагает сценарий эволюции языка, распадающийся на три последовательные стадии.
Дарвин отмечает, что «язык справедливо рассматривается как одно из главных отличий человека от нижестоящих животных», но сигналы животных (крики тревоги капуцинов, собачий лай) определенным образом схожи со способами передачи информации у людей. Это не «членораздельный язык», который, по его мнению, «присущ только человеку», но все же через эти сигналы иногда животные транслируют себе подобным информацию о своем эмоциональном состоянии, а порой - и некоторые понятия.
Но не только «искусство артикуляции отличает человека от остальных животных: всем известно, что и попугай может говорить; но потрясающая способность связывать те или иные звуки с определенными идеями, и это очевидным образом зависит от развития ментальных способностей». Так, языковые способности коренятся в мозге, а не в строении вокального тракта. В конечном итоге Дарвин приходит к выводу, что «язык - это не настоящий инстинкт, так как любой язык может быть выучен. Однако искусство пользоваться языком отлично от всех прочих, поскольку человек наделен инстинктивной предрасположенностью к речи, в чем мы все могли убедиться, слушая лепет наших маленьких детей».
Дарвин предложил предложил трехстадийный сценарий для эволюции языка.
1. Решающим первым шагом в эволюции вербального поведения было повышение общего уровня рассудочности (intelligence), вызванное увеличением мозга в линии гоминид (эмпирические данные на этот счет были недоступны). Дарвин отвергает возможность жестового происхождения языка. Он считает, что первая коммуникативная система была основана на музыке. Здесь прогресс обеспечивался естественным отбором (по аналогии с песенным поведением птиц, где важную роль играет научение). К возрастанию когнитивных способностей могли привести как социальные, так и технологические факторы.
2. Те же самые факторы - повышение интеллекта и естественный отбор - стали движущей силой на промежуточной стадии между музыкальным протоязыком и истинным языком, основанном на сигналах, обладающих значением. На этом этапе происходило становление способности к вокальной имитации. Она, по Дарвину, широко использовалась «в продуцировании истинно музыкальных ритмов в песнях», как это наблюдается у «гиббонов в нынешнее время».
Дарвин предположил, что этот музыкальный протоязык мог использоваться во время ухаживания за половым партнером, в территориальном поведении (как «вызов сопернику») и в качестве выражения эмоций, таких как любовь, ревность, триумф. Способность к вокальной имитации развилась аналогичным образом у людей и птиц.
3. Но как эмоционально выразительный музыкальный протоязык, который произошел из вокальной имитации на основе полового отбора, мог трансформироваться в истинный язык? Артикулированный язык «происходит от имитации и модифицируется посредством знаков и жестов, заимствования из окружающей среды различных природных звуков (в частности, голосов животных) и человеческих инстинктивных криков самих людей». То есть на третьей стадии появились сигналы-слов, благодаря тому, что пралюди использовали экспрессивную вокальную имитацию, а также образовывали слова путем звукоподражания. Но, правда, в гипотезе Дарвина не нашлось места проблеме синтаксиса.
Подробнее о том, как идеи Дарвина о происхождении языка развиваются современными исследователями, а также о других гипотезах эволюции языка можно почитать в книге Уильяма Фитча «Эволюция языка».

Считается, что первым человеком, который в явном и развернутом виде выразил масштаб дарвиновских идей, был, видимо, Герберт Спенсер (1820-1903). В его эпохальном труде «Система синтетической философии» (1862-1896) идеи эволюционизма положены в основу его теории эволюции Вселенной и созданной им философской концепции.
Кроме Спенсера, был еще ряд философов, которые на рубеже 19-20 вв. развивали идеи такого рода: Георг Зиммель (1858-1918), в частности в статье «Отношение учения об отборе к теории познания», а также Джемс Болдуин (1861-1934), опубликовавший в первом десятилетии 20 века три тома по генетической эпистемологии.

Исходные принципы эволюционной эпистемологии были сформулированы Карлом Лоренцем в статье «Кантовская доктрина a priori в свете современной биологии» (1941 г.). Кант предложил идею о том, что есть априорные формы чувственного восприятия (априорные – существующие до опыта, врожденные), это время и пространство. Они упорядочивают, организуют поток ощущений, и благодаря им, мы получаем явление как организованное целое, предмет как целое. В нас есть что-то, что дает явление в пространстве и времени.
Лоренц выдвинул аргументы в пользу существования у животных и человека врожденных структур, материальный базис которых – организация центральной нервной системы. Это априорные формы мышления и интуиции, они заданы как возможности в центральной нервной системе, которая стала именно такой в ходе адаптации. Эти структуры подвержены механизмам естественного отбора.
В отличие от Канта, Лоренц считал, что мы способны познать вещь-в-себе. Центральная нервная система не предписывает законы природы, она задает их не более, чем «копыто лошади предписывает форму земли». Но копыто лошади адаптировано к земле степи, так и наш центральный нервный аппарат адаптирован к реальному миру, в котором человек успешно функционирует. Через адаптацию наши представления о мире как раз и соответствуют миру как он есть сам по себе. Это не полное соответствие, а частичный изоморфизм.
Лоренц и другие сторонники эволюционной эпистемологии исходят из того, что развитие знания представляет собой непосредственное продолжение эволюционного развития объектов живого мира, и динамики этих двух процессов идентичны. Согласно Лоренцу, сама жизнь есть познавательный процесс. Более того - и это один из центральных тезисов Лоренца - в структурных признаках живых организмов, например, в структуре глаза, архитектонике костей животных, в форме крыльев птиц и т. д., закодирована природа мира, в котором обитают эти организмы.

Сторонники эволюционной эпистемологии пытаются объяснить, как происходит превращение неорганических систем, которые суть просто хранилища информации, в субъекты познания, производящих знания. В результате была построена эволюционная шкала, на нижнем уровне которой находятся инстинктивные реакции, а на верхнем - человеческие существа, которые могут подавлять инстинктивные побуждения и регулировать свое поведение в соответствии с социальными нормами.
По мнению Лоренца, существование такой шкалы свидетельствует о наличии врожденных когнитивных структур, которые определяют направление познания, но сами остаются не зависимы от содержания познания и оказываются доопытными, но только для индивида, не для вида.
Эволюционная эпистемология Лоренца – концепция, в которой признается принцип фаллибилизма, то есть неистинности, принципиальной погрешимости знания. Это прежде всего относится к научному знанию, выходящему за пределы повседневного опыта. У Лоренца при этом речь идет о видовом или «филогенетическом» фаллибилизме.
Лоренц в рамках своей концепции эволюционной эпистемологии анализировал только ту реальность, которая доступна повседневному опыту. Поэтому выделенные им когнитивные структуры, оказываясь в среде другого рода, теряли свою надежность.

Жан Пиаже, швейцарский психолог и философ, по всей видимости, не использовал в своих работах понятия «эволюционная эпистемология», но он опубликовал работы по генетической эпистемологии, проблематика которых тесно переплетается с идеями эпистемологии эволюционной.
Генетическая эпистемология Пиаже в отличие от эволюционной эпистемологии Лоренца изучает не когногенез, а психогенез, то есть когнитивный онтогенез индивида.
Помогая обрабатывать результаты IQ теста, Пиаже заметил, что маленькие дети постоянно дают неправильные ответы на некоторые вопросы. Однако он фокусировался не столько на неправильных ответах, сколько на том, что дети совершают одинаковые ошибки, которые не свойственны более старшим людям. Это наблюдение привело Пиаже к теории, что мысли и когнитивные процессы, свойственные детям, существенно отличаются от таковых, свойственных взрослым. В дальнейшем, он создал общую теорию стадий развития, утверждающую, что люди, находящиеся в одной стадии своего развития, проявляют схожие общие формы познавательных способностей.
В начальный период своей деятельности Пиаже описал особенности представлений детей о мире: неразделённость мира и собственного Я, анимизм (вера в существование души и духов и в одушевлённость всей природы). Он использовал понятие эгоцентризма, под которым понимал определённую позицию по отношению к окружающему миру, преодолеваемую за счёт процесса социализации и влияющую на конструкции детской логики: синкретизм (связывание всего со всем), невосприятие противоречий, игнорирование общего при анализе частного, непонимание относительности некоторых понятий.
Развитие интеллекта происходит за счет адаптации субъекта к изменяющейся среде. Пиаже ввел понятие равновесия как основную жизненную цель индивида. Источником познания служит активность субъекта, направленная на восстановление гомеостаза. Равновесие между воздействием организма на среду и обратным воздействием среды - обеспечивается адаптацией. С одной стороны, действие субъекта влияет на окружающие его объекты, а с другой - среда влияет на субъект обратным действием.

Следующий важный шаг в развитии идей эволюционной эпистемологии был сделан Карлом Поппером. Сам Поппер высказался однажды по этому поводу так: «Я всегда проявлял особенный интерес к теории эволюции и готов охотно принять эволюцию как факт» (Поппер Карл Р. Дарвинизм как метафизическая исследовательская программа // Вопросы философии, 1995, №12, с. 39). При этом на разных этапах его философского и научного развития эти идеи играли различную роль. Так, в работах Поппера 30-50-х и самого начала 60-х гг. они выступали главным образом как фон развиваемых им логико-философских теорий, в то время как в 60-90-е гг. они получили глубокую разработку и стали играть центральную роль в попперовском мировоззрении.
Поппер получил известность в философских кругах в 30-е гг. как оригинальный философ и логик, разработавший концепцию логики научного исследования. Основное содержание этой концепции было выражено в его двух книгах: «Логика научного исследования» (немецкое оригинальное издание 1934, английский перевод 1959) и «Предположения и опровержения» (1963).
В книге «Objective Knowledge» («Объективное знание»), опубликованной в 1972 г., Поппер впервые использует термин «эволюционная эпистемология» и при этом пишет: «Насколько я знаю, этот термин был предложен моим другом Дональдом Т. Кэмпбеллом». При этом сам труд Кэмпбелла еще не был опубликован.
Для того, чтобы понять основы, контекст и проблематику эволюционной эпистемологии Поппера, необходимо хотя бы кратко остановиться на его логике научного исследования. Логическая концепция Поппера решительно противостоит модному и широко исповедуемому в то время неопозитивизму, или логическому позитивизму, также «по поводу всей концепции науки и, следовательно, всей концепции человеческого знания». Логические позитивисты – сторонники статической, структурной, или механистической, концепции науки, основная задача которой состоит в исследовании логической структуры науки (логический анализ языка). Поппер же и его ученики и последователи считают, что описание динамики, исследование роста науки - это значительно более перспективный путь к пониманию науки, и поэтому они стремятся построить эволюционную, или динамическую, концепцию науки.
В неопозитивистской концепции, которая рассматривает науку как систему высказываний, удовлетворяющую определенным логическим критериям типа осмысленности или верифицируемости, нет ни места, ни средств для анализа эволюции и развития науки.
В концепции Поппера акцент сделан на исследовании процессов развития и изменения теорий. Он подробно исследовал процесс смены теорий в науке (или эволюцию науки) и утверждал, что этот процесс подобен процессу избирательной биологической элиминации.
Поппер, в частности, писал: «Рост знания - и процесс обучения - не является повторяющимся или кумулятивным процессом, он есть процесс устранения ошибок. Это есть дарвиновский отбор…» (Поппер К. Логика и рост научного знания. М.: Прогресс, 1983).
Систематическое изложение предложенной Поппером концепции эволюционной эпистемологии содержится в трех его работах: «Об облаках и часах. Подход к проблеме рациональности и человеческой свободы», «Эволюционная эпистемология», «К эволюционной теории познания».
Свою эволюционную теорию Поппер излагает в форме тезисов, которые можно суммировать следующим образом.
Все организмы постоянно решают проблемы.
Проблемы всегда решаются методом проб и ошибок.
Устранение ошибок может осуществляться либо путем полного устранения неудачных форм, либо в виде эволюции механизмов управлений, осуществляющих модификацию или подавление неудачных органов, форм поведения или гипотез.
Отдельный организм, так сказать, телескопически вбирает в свое тело тот механизм управления, который выработался в процессе эволюции его филума.
Отдельный организм сам является пробным решением, опробуемым в новых экологических нишах, выбирающим окружающую среду и преобразующим ее.
Специфически человеческая способность познавать, как и способность производить научное знание, являются результатами естественного отбора. Обе эти человеческие функции тесно связаны с созданием и эволюцией человеческого языка.
Эволюция научного знания представляет собой в основном эволюцию в направлении построения лучших и лучших теорий. Теории становятся лучше приспособленными благодаря естественному отбору. Они дают нам все лучшую и лучшую информацию о действительности. Все организмы - решатели проблем: проблемы рождаются вместе с возникновением жизни.
Чувственных данных не существует.
Наши восприятия могут нас обманывать.
Мы, организмы, чрезвычайно активны в приобретении знания - может быть даже более активны, чем в приобретении пищи. Информация не вливается в нас из окружающей среды. Это мы исследуем окружающую среду и активно высасываем из нее информацию, как и пищу. А люди не только активны, но иногда и критичны.
Можно сказать, утверждает Поппер, что от амебы до Эйнштейна всего лишь один шаг. Оба действуют методом предположительных проб и устранения ошибок. В чем же разница между ними? Главная разница между амебой и Эйнштейном не в способности производить пробные теории, а в способе устранения ошибок. Амеба не осознает процесса устранения ошибок. Основные ошибки амебы устраняются путем устранения амебы: это и есть естественный отбор. В противоположность амебе Эйнштейн осознает необходимость устранения ошибок: он критикует свои теории, подвергая их суровой проверке.
Большая часть знаний, как у людей, так и у животных, являются гипотетическими или предположительными.
Невзирая на их недостоверность, на их гипотетический характер, большая часть наших знаний оказывается объективно истинной - они соответствуют объективным фактам. В противном случае мы вряд ли бы выжили как вид.
Знание - конечно, речь идет о примитивном, исходном знании - так же старо, как жизнь. Оно возникло вместе с возникновением доклеточной жизни свыше трех миллиардов восьмисот миллионов лет назад.
Можно сказать, что происхождение и эволюция знания совпадают с происхождением и эволюцией жизни и тесно связаны с происхождением и эволюцией нашей планеты Земля. Эволюционная теория связывает знание - а с ним и нас самих - с космосом.
В принципе, мы можем сказать, что эволюционная эпистемология Карла Поппера вбирает в себя два подхода ЭЭ (1 — метафорическое уподобление развития науки эволюционному процессу вообще, 2 – рассмотрение научного познания в контексте эволюции познания в целом). Дональд Кэмпбелл в статье «Эволюционная эпистемология», высоко оценивая попперовский вариант эволюционной эпистемологии, высказал предположение о том, что процесс построения новой теории следует трактовать не как случайный, а как слепой поиск.
Поппер ответил на это так: «Один из пунктов теории Кэмпбелла кажется мне заслуживающим особого упоминания. … Я имею в виду то, что он называет «слепотой» наших проб в рамках метода проб и ошибок. … Это означает, что в начале исследования мы можем быть более слепыми, чем окажемся через достаточно короткое время, хотя даже и через короткое время мы все еще можем быть слепы…». «Понятие «слепоты» проб при использовании метода проб и ошибок представляется мне важным шагом вперед по сравнению с ошибочной идеей случайных проб…» (Поппер Карл Р. Кэмпбелл об эволюционной теории познания).

Николас Решер (род. 1928), американский логик, философ-аналитик, в своей книге «Peirce’s Philosophy of Science» считает, что модель научного исследования, предложенная Поппером, основана на сочетании трех основных утверждений:
1. По каждому конкретному научному вопросу в принципе возможно бесконечное число гипотез.
2. Наука развивается путем исключения гипотез методом проб и ошибок.
3. Этот процесс исключения индуктивно слеп: человек не обладает индуктивной способностью отличать хорошие гипотезы от плохих - отличать многообещающие гипотезы от малообещающих, внутренне более правдоподобные от внутренне менее правдоподобных - и нет никаких причин считать, что предлагаемые или рассматриваемые гипотезы в чем-то превосходят остальные. На каждом этапе мы вынуждены слепо, на ощупь выбирать среди возможных вариантов.
По мнению Решера, тут возникают нежелательные последствия. Как только мы соединим вместе эти предпосылки, мы уничтожим всякую надежду понять успехи познавательных усилий человека. Все достижения человеческой науки, ее исторически доказанная способность успешно выполнять свою работу и получать если и не истинные, то в каком-то смысле близкие к истине результаты, становятся совершенно необъяснимыми. Наука превращается в случайность поистине чудесного масштаба, столь же маловероятную, как если бы некто случайно угадал номер телефона знакомого одного из своих друзей.
Поэтому, считает Решер, модель роста научного знания по Попперу - путем опровержения научных гипотез методом случайных проб и ошибок - в корне ущербна; она, бесспорно, не в состоянии объяснить существование, не говоря уже о темпах, научного прогресса.
На самом деле, все еще сложнее. Поппер вырабатывает метафизическую исследовательскую программау лежащую в основе всех его других концепций, включая эволюционную эпистемологию. Это теория предрасположенностей (на английском языке он их называет «propensities»).

Интерпретация вероятности как предрасположенности.
В основе его мировоззрения лежит фундаментальный индетерминизм: он противник всех вариантов детерминизма. По Попперу, «в нелабораторном мире, за исключением нашей планетной системы, нельзя найти никаких строго детерминистских законов».
Поппер «убедился в необходимости считать вероятности «физически реальными», а выделенные им предрасположенности он интерпретировал как «предрасположенности к реализации сингулярного события». «Предрасположенности - не просто возможности, а физические реальности. Они так же реальны, как силы или силовые поля. И наоборот: силы - это предрасположенности, а именно - предрасположенности приводить тела в движение. Силы - это предрасположенности ускорять, а силовые поля - это предрасположенности, распределенные по некоторой области пространства и, возможно, непрерывно меняющиеся в этой области (подобно тому, как меняются расстояния от некоторого заданного источника). Силовые поля - это поля предрасположенностей. Они реальны, они существуют» (Поппер К. Мир предрасположенностей: два новых взгляда на причинность).
В работе «Мир предрасположенностей: два новых взгляда на причинность» Поппер особо подчеркнул, что «предрасположенности следует рассматривать не как свойства, внутренне присущие объекту … а как свойства, внутренне присущие ситуации (частью которой, безусловно, является объект)» (Поппер К. Мир предрасположенностей: два новых взгляда на причинность).
Поппер формулирует следующие выводы: «мы не знаем будущего, будущее объективно не зафиксировано. Будущее открыто: объективно открыто. Только прошлое зафиксировано; оно было актуализовано и тем самым ушло. Настоящее можно описать как продолжающийся процесс актуализации предрасположенностей или, выражаясь более метафорически, замораживания или кристаллизации предрасположенностей». «Наш мир предрасположенностей по природе своей творческий. Эти тенденции и предрасположенности привели к возникновению жизни. И они привели к великому развертыванию жизни, к эволюции жизни. А эволюция жизни привела к лучшим условиям жизни на Земле и тем самым к новым возможностям и предрасположенностям и к новым формам жизни, сильно отличающимся как от старых форм, так и друг от друга».
«… эволюция жизни характеризовалась почти бесконечным разнообразием возможностей, однако это были в основном взаимоисключающие возможности; соответственно, большая часть шагов эволюции жизни была связана с взаимоисключающим выбором, уничтожавшим многие возможности. В результате смогли реализоваться лишь сравнительно немногие предрасположенности» (Поппер К. Мир предрасположенностей: два новых взгляда на причинность).
В метафизике Поппера утверждается, что «обосновать моральную свободу, не доказав космологическую возможность свободы и творчества, невозможно». Свобода воли возможна, «если исходить из тезисов: об открытости Вселенной к появлению новых качеств, то есть эмерджентизма, и принять эволюционизм за универсальный принцип бытия; о каузальности как частном случае предрасположенностей - объективно существующих сил Вселенной, включающих в себя случайности».
Поппер решает и другую кардинальную проблему эпистемологии - проблему объективности научного познания. В противовес глубоко ошибочному, с его точки зрения, методологическому подходу натурализма, утверждающему, что естественно-научное познание, основывающееся на наблюдениях, измерениях, экспериментах и индуктивных обобщениях, объективно, в то время как социальные науки ценностно-ориентированы и поэтому необъективны, Поппер убедительно показывает, что «совершенно неверно считать, что объективность науки зависит от объективности ученого. И совершенно неверно считать, что позиция представителя естественных наук более объективна, чем представителя общественных наук. Представитель естественных наук так же пристрастен, как и любой другой человек», иначе говоря, он так же не свободен от ценностей, как и представитель социальных наук (Поппер Карл Р. Логика социальных наук).
Объяснения, которые предлагает исследователь, должны быть объективными, то есть проверяемыми и доступными разумной критике. Такое понимание объективности есть непосредственное следствие общей попперовской концепции объективности знания.
Некоторые концепции ЭЭ, в том числе, подход Поппера, рассмотрены в книге «Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики» (М.: Эдиториал УРСС, 2000).

Еще одна концепция ЭЭ – немецкого философа Герхарда Фоллмера, в книге «Эволюционная теория познания».

Интересный подход в эволюционной эпистемологии развивает российский философ И. П. Меркулов и его коллеги.

Свою модель культурной эволюции предлагает Ричард Докинз – в виде концепция мемов. Мем (или мим) — это идея, образ или любой другой объект нематериального мира, который передаётся от человека к человеку вербально, невербально, через интернет или как угодно ещё. Единица культурной информации. Мем может видоизменяться внутри носителя, оказывать влияние на него и общество в целом. Он способен к репликации, то есть к созданию копий.
Концепция мема и сам термин были предложены биологом Ричардом Докинзом в 197 году в книге «Эгоистичный ген». Докинз предложил идею о том, что вся культурная информация состоит из базовых единиц - мемов, точно так же как биологическая информация состоит из генов; и так же как гены, мемы подвержены естественному отбору, мутации и искусственной селекции.
Вертикальная передача мемов - это когда человек получает те или иные мемы «в наследство» от предыдущих поколений - от авторитетных предшественников, родителей или наставников через устную передачу, книги и другие культурные артефакты. Горизонтальная передача идей происходит между людьми одного поколения, не связанными отношениями наставник-ученик.
Примеры мемов, приводимые самим Докинзом - это: мелодии, устойчивые языковые выражения, мода. Религии и культуры – комплексы взаимосвязанных мемов.

Читать книгу «Эгоистичный ген» (Глава 11)

Между тем, ещё в 1898-м году В. М. Бехтерев в своей статье «Роль внушения в общественной жизни» предложил концепцию «Ментальных микробов», которые «подобно настоящим физическим микробам, действуют везде и всюду и передаются через слова и жесты окружающих лиц, через книги, газеты и пр.».
Но надо иметь в виду, что в своей эволюционной модели передачи информации Докинз рассматривает не только науку, а всю культуру в целом. Мем — это единица информации в целом и является мутирующим репликатором в культурной эволюции человечества.

Также к ЭЭ относятся различные концепции когнитивной эволюции живых организмов, включая человека.
Автопоэзис Матураны и Варелы: самоворчество, человек познавая мир его и творит. Термин «автопоэзис» был введен чилийскими учеными, это Умберто Матурана и Франсиско Варела. Живые существа отличаются аутопоэзной организацией, способностью воспроизводить, строить себя, это критерий, определяющий жизнь. Познание – это часть самовоспроизводства и самосохранения живых сетей. Взаимодействие живого организма со средой – это когнитивные взаимодействия. Жизнь и познание неразрывно связаны. Разум – это внутренне присуще, имманентное свойство материи на всех уровнях живого.
Познание — это не отображение некоего независимо существующего мира, но постоянное конструирование мира в процессе жизнедеятельности. Сам процесс жизнедеятельности — это процесс познания. По словам Матураны и Варелы, «жить — значит познавать». Живые системы – это познающие системы.
В целом, базовая идея ЭЭ – есть некий универсальный эволюционный механизм, что ведет сначала к эволюции жизни и затем этот механизм работает в рамках эволюции познания и его продуктов, таких как язык, наука, культура.

Popper Karl A Evolutionary Epistemology // Evolutionary Theory: Paths into the Future / Ed. by J. W. Pollard. John Wiley &. Sons. Chichester and New York, 1984, ch. 10, pp. 239-255.

1. Введение

Эпистемология – английский термин, обозначающий теорию познания, прежде всего научного познания. Это теория, которая пытается объяснить статус науки и ее рост. Дональд Кэмпбелл назвал мою эпистемологию эволюционной, потому что я смотрю на нее как на продукт биологической эволюции, а именно – дарвиновской эволюции путем естественного отбора.

Основными проблемами эволюционной эпистемологии я считаю следующие: эволюция человеческого языка и роль, которую он играл и продолжает играть в росте человеческого знания; понятия (ideas) истинности и ложности; описания положений дел (states of affaires) и способ, каким язык отбирает положения дел из комплексов фактов, составляющих мир, то есть действительность.

Сформулируем это кратко и просто в виде двух следующих тезисов.

Первый тезис. Специфически человеческая способность познавать, как и способность производить научное знание, являются результатами естественного отбора. Они тесно связаны с эволюцией специфически человеческого языка.

Этот первый тезис почти тривиален. Мой второй тезис, возможно, несколько менее тривиален.

Второй тезис. Эволюция научного знания представляет собой в основном эволюцию в направлении построения все лучших и лучших теорий. Это – дарвинистский процесс. Теории становятся лучше приспособленными благодаря естественному отбору. Они дают нам все лучшую и лучшую информацию о действительности. (Они все больше и больше приближаются к истине.) Все организмы – решатели проблем: проблемы рождаются вместе с возникновением жизни.

Мы всегда стоим лицом к лицу с практическими проблемами, а из них иногда вырастают теоретические проблемы, поскольку, пытаясь решить некоторые из наших проблем, мы строим те или иные теории. В науке эти теории являются высоко конкурентными. Мы критически обсуждаем их; мы проверяем их и элиминируем те из них, которые, по нашей оценке, хуже решают наши проблемы, так что только лучшие, наиболее приспособленные теории выживают в этой борьбе. Именно таким образом и растет наука.

Однако даже лучшие теории – всегда наше собственное изобретение. Они полны ошибок. Проверяя наши теории, мы поступаем так: мы пытаемся найти ошибки, которые скрыты в наших теориях. Иначе говоря, мы пытаемся найти слабые места наших теорий, точки их слома. В этом состоит критический метод.

В процессе критической проверки часто требуется большая изобретательность.

Эволюцию теорий мы можем суммарно изобразить следующей схемой:

P 1 -> ТТ -> ЕЕ -> Р 2 .

Ясно, что этот взгляд на прогресс науки очень напоминает взгляд Дарвина на естественный отбор путем устранения неприспособленных – на ошибки в ходе эволюции жизни, на ошибки при попытках адаптации , которая представляет собой процесс проб и ошибок. Так же действует и наука – путем проб (создания теорий) и устранения ошибок.

Можно сказать: от амебы до Эйнштейна всего лишь один шаг. Оба действуют методом предположительных проб (ТТ ) и устранения ошибок (ЕЕ ). В чем же разница между ними?

Главная разница между амебой и Эйнштейном не в способности производить пробные теории ТТ , а в ЕЕ , то есть в способе устранения ошибок.

Амеба не осознает процесса устранения ошибок. Основные ошибки амебы устраняются путем устранения амебы: это и есть естественный отбор.

В противоположность амебе Эйнштейн осознает необходимость ЕЕ : он критикует свои теории, подвергая их суровой проверке. (Эйнштейн говорил, что он рождает и отвергает теории каждые несколько минут.) Что позволило Эйнштейну пойти дальше амебы? Ответ на этот вопрос составляет основной, третий тезис настоящей статьи.

Третий тезис. Ученому-человеку, такому как Эйнштейн, позволяет идти дальше амебы владение тем, что я называю специфически человеческим языком .

В то время как теории, вырабатываемые амебой, составляют часть ее организма, Эйнштейн мог формулировать свои теории на языке; в случае надобности – на письменном языке. Таким путем он смог вывести свои теории из своего организма. Это дало ему возможность смотреть на свою теорию как на объект , смотреть на нее критически , спрашивать себя, может ли она решить его проблему и может ли она быть истинной и, наконец, устранить ее, если выяснится, что она не выдерживает критики.

Для решения такого рода задач можно использовать только специфически человеческий язык.

Эти три тезиса, взятые вместе, составляют основу моей эволюционной эпистемологии.

2. Традиционная теория познания

В чем состоит обычный подход к теории познания, к эпистемологии? Он полностью отличен от моего эволюционного подхода, который я обрисовал в разделе 1. Обычный подход требует оправдания (джастификации ) теорий наблюдениями. Я отвергаю обе составные части этого подхода.

Этот подход обычно начинается с вопроса типа "Откуда мы знаем?", который, как правило, понимается в том же смысле, что и вопрос "Какого рода восприятие или наблюдение является основанием наших утверждений?". Другими словами, этот подход связан с оправданием наших утверждений (в соответствии с предпочитаемой мною терминологией – наших теорий), и он ищет это оправдание в наших восприятиях и наших наблюдениях. Этот эпистемологический подход можно назвать обсервационизмом .

Обсервационизм исходит из того, что источником нашего знания являются наши чувства, или наши органы чувств; что нам "даются" некоторые так называемые "чувственные данные" (чувственное данное – это нечто такое, что дано нам нашими чувствами), или некоторые восприятия, и что наше знание есть результат или сводка этих чувственных данных, или наших восприятии, или полученной информации. Место, где эти чувственные данные сводятся воедино, или усваиваются – это, конечно, голова, изображенная на рис. 1.

Если посмотреть на этот рисунок, станет ясно, почему мне нравится называть обсервационизм "бадейной теорией сознания (mind)" .

Эту теорию можно изложить и следующим образом. Чувственные данные вливаются в бадью через семь хорошо известных отверстий – два глаза, два уха, один нос с двумя ноздрями и рот, а также через кожу – орган осязания. В бадье они усваиваются, а конкретнее – связываются, ассоциируются друг с другом и классифицируются. А затем из тех данных, которые неоднократно повторяются, мы получаем – путем повторения, ассоциации, обобщения и индукции – наши научные теории.

Эту теорию разделяет и первый встречный.

Первый встречный может сформулировать ее очень кратко: "Откуда я знаю? Потому, что я держал глаза открытыми, я видел, я слышал". Карнап также отождествляет вопрос "Откуда я знаю?" с вопросом "Какие восприятия или наблюдения являются источником моего знания?".

Эти бесхитростные вопросы и ответы первого встречного дают, конечно, достаточно верную картину ситуации, как он ее видит. Однако это не та позиция, которую можно вывести на более высокий уровень и преобразовать в такую теорию познания, к которой можно было бы отнестись серьезно.

Прежде чем перейти к критике бадейной теории человеческого сознания, я хочу заметить, что возражения против нее восходят к временам Древней Греции (Гераклит, Ксенофан, Парменид). Кант очень хорошо понимал эту проблему: он обратил особое внимание на разницу между знанием, полученным независимо от наблюдения, или априорным знанием, и знанием, получаемым в результате наблюдения, или апостериорным знанием. Мысль о том, что у нас может быть априорное знание, шокировала многих людей. Великий этолог и эволюционный эпистемолог Конрад Лоренц предположил, что кантовское априорное знание могло быть знанием, которое когда-то – сколько-то тысяч или миллионов лет назад – первоначально было приобретено a posteriori (Lorenz, 1941), а затем генетически закреплено естественным отбором. Однако в книге, написанной между 1930 и 1932 гг. и пока что опубликованной только на немецком языке – "Die beiden Grundprobleme der Erkenntnistheorie" (Popper, 1979; на эту книгу ссылался Дональд Кэмпбелл, когда характеризовал мою эпистемологию как "эволюционную"), я предположил, что априорное знание никогда не было апостериорным и что с исторической и генетической точки зрения все наше знание является изобретением (invention) животных и поэтому априорным с момента возникновения (хотя, конечно, не априорно верным в смысле Канта). Полученное таким образом знание адаптируется к окружающей среде путем естественного отбора: кажущееся апостериорным знание всегда есть результат устранения плохо приспособленных априорно изобретенных гипотез, или адаптаций. Другими словами, всякое знание есть результат пробы (изобретения) и устранения ошибок – плохо приспособленных априорных изобретений.

Таким образом, метод проб и ошибок – это тот метод, которым мы активно добываем информацию об окружающей нас среде.

3. Критика традиционной теории познания

Мой четвертый тезис (который я преподаю и проповедую уже более 60 лет) состоит в следующем:

Каждый аспект джастификационистской и обсервационистской философии познания ошибочен:
1. Чувственных данных и тому подобных переживаний (experiences) не существует.
2. Ассоциаций не существует.
3. Индукции путем повторения или обобщения не существует.
4. Наши восприятия могут нас обманывать.
5. Обсервационизм, или бадейная теория – это теория, утверждающая, что знания могут вливаться в бадью снаружи через наши органы чувств. На самом же деле мы, организмы, чрезвычайно активны в приобретении знания - может быть даже более активны, чем в приобретении пищи. Информация не вливается в нас из окружающей среды. Это мы исследуем окружающую среду и активно высасываем из нее информацию, как и пищу. А люди не только активны, но иногда и критичны.

Знаменитый эксперимент, опровергающий бадейную теорию и особенно теорию чувственных данных, проведен Хельдом (Held) и Хайном (Hein) в 1963 г. Он описан в книге, которую мы написали вместе с сэром Джоном Экклзом (Popper and Eccles, 1977). Это эксперимент с активным и пассивным котятами. Эти два котенка связаны так, что активный котенок двигает пассивного в колясочке в том же самом окружении, в котором перемещается сам. В результате пассивный котенок с очень высокой степенью приближения получает те же самые восприятия, что и активный котенок. Однако проведенные после этого тесты показывают, что активный котенок многому научился, в то время как пассивный не научился ничему.

Защитники обсервационистской теории познания могли бы на эту критику ответить, что ведь есть еще кинестетическое чувство, чувство нашего движения, и что отсутствие кинестетических чувственных данных на входе органов чувств пассивного котенка может объяснить – в рамках обсервационистской теории – почему он ничему не научился. Обсервационист мог бы сказать, что этот эксперимент показывает всего лишь то, что зрительное и слуховое восприятия могут быть полезны, только если они ассоциируются с кинестетическими.

Чтобы сделать мое отвержение обсервационизма, или бадейной теории, или теории чувственных данных, независимым от любых подобных возражений, я сейчас сформулирую аргумент, который считаю решающим. Этот аргумент специфичен для моей эволюционной теории познания.

Его можно сформулировать следующим образом. Мысль о том, что теории представляют собой сводку чувственных данных, или восприятий, или наблюдений, не может быть истинной по следующим причинам.

С эволюционной точки зрения теории (как и всякое знание вообще) представляют собой часть наших попыток адаптации, приспособления к окружающей среде. Такие попытки подобны ожиданиям и предвосхищениям. В этом и состоит их функция: биологическая функция всякого знания – попытка предвосхитить, что произойдет в окружающей нас среде. Однако и наши органы чувств, например глаза, тоже такие же средства адаптации. Рассматриваемые с этой точки зрения, они являются теориями: организмы животных изобрели глаза и усовершенствовали их во всех деталях как предвосхищение, или теорию о том, что свет в видимом диапазоне электромагнитных волн будет полезен для извлечения информации из окружающей среды, для высасывания из окружающей среды информации, которую можно интерпретировать как показатель состояния окружающей среды – и долгосрочного, и краткосрочного.

Очевидно вместе с тем, что наши органы чувств логически первичны по отношению к нашим чувственным данным , существование которых предполагается обсервационизмом, – несмотря на то что между ними могла иметь место обратная связь (если бы чувственные данные действительно существовали), так же как возможна обратная связь наших восприятий с органами чувств.

Поэтому невозможно, чтобы все теории или аналогичные теориям конструкции возникали в результате индукции, или обобщения мнимых чувственных "данных", кажущегося "данными" потока информации от наших восприятий или наблюдений, потому что органы чувств, высасывающие информацию из окружающей среды, генетически, как и логически, первичны по отношению к информации.

Я думаю, что этот аргумент является решающим и что он ведет к новому взгляду на жизнь.

4. Жизнь и приобретение знания

Жизнь обычно характеризуют следующими свойствами или функциями, которые в значительной степени зависят друг от друга:

1. Размножение и наследственность.
2. Рост.
3. Поглощение и усвоение пищи.
4. Чувствительность к раздражителям стимулам.
Я думаю, что эту четвертую функцию можно описать также иным способом:
а) Решение проблем (проблемы, которые могут возникать из внешней окружающей среды или из внутреннего состояния организма). Все организмы – решатели проблем.
б) Активное исследование окружающей среды, которому часто помогают случайные пробные движения. (Даже растения исследуют окружающую их среду).
5. Построение теорий об окружающей среде в форме физических органов или иных анатомических изменений, новых вариантов поведения или изменений существующих вариантов поведения.

Все эти функции порождаются самим организмом . Это очень важно. Все они – акции (actions) организма. Они не являются реакциями (reactions) на окружение.

Это можно сформулировать и следующим образом. Именно организм и состояние, в котором он оказался, определяют, или выбирают, или отбирают, какого рода изменения окружающей среды могут быть для него "значимыми", чтобы он мог "реагировать" на них как на "стимулы".

Обычно говорят о стимуле, запускающем реакцию, и обычно имеют при этом в виду, что сначала в окружающей среде появляется стимул, который вызывает реакцию организма. Это приводит к ошибочной интерпретации, согласно которой стимул – это некая порция информации, вливающейся в организм снаружи, и что в целом стимул первичен: он есть причина, предшествующая реакции, то есть действию (effect).

Я думаю, что все это принципиально ошибочно.

Ошибочность этой концепции связана с традиционной моделью физической причинности, которая не работает применительно к организмам и даже применительно к автомобилям или радиоприемникам, как и вообще применительно к устройствам, имеющим доступ к некоторому источнику энергии, которую они могут расходовать разными способами и в разном количестве.

Даже автомобиль или радиоприемник отбирают – в соответствии со своим внутренним состоянием – те стимулы, на которые они реагируют. Автомобиль может не отреагировать должным образом на нажатие акселератора, если он не снят с тормоза. А радиоприемник не прельстится самой красивой симфонией, если он не настроен на нужную волну.

Это же относится и к организмам, и даже в еще большей степени, поскольку им приходится настраивать и программировать себя самим. Они настраиваются, например, структурой своих генов, каким-нибудь гормоном, недостатком пищи, любопытством или надеждой узнать что-нибудь интересное. Это является сильным аргументом против бадейной теории сознания, которую часто формулируют следующим образом: "Нет ничего в интеллекте, чего раньше не было бы в ощущениях", по-латыни: "Nihil est in intellectu quid non antea fuerat in sensu". Это – девиз обсервационизма, бадейной теории сознания. Немногие знают его предысторию. Он восходит к презрительному замечанию антиобсервациониста Парменида, который сказал нечто вроде:"Нет ничего в заблуждающихся умах (plakton noon в дошедшем до нас тексте Парменида; должно быть plankton noon – см. Diels und Kranz, 1960) этих людей, кроме того, что уже было в их много-заблуждающихся (polyplanktos) органах чувств" (см. мою книгу - Popper К. Conjectures and Refutations, начиная с третьего издания 1969 г., Addenda, Section 8, point 7, pp. 410-413). Я полагаю, что, возможно, на этот выпад Парменида ответил Протагор – тем, что превратил его насмешку в гордый девиз обсервационизма.

5. Язык

Высказанные соображения показывают нам значение активного, исследовательского поведения животных и человека. Понимание этого очень важно не только для эволюционной эпистемологии, но и для эволюционной теории в целом. Теперь, однако, я должен перейти к центральному пункту эволюционной эпистемологии – эволюционной теории человеческого языка.

Самый важный известный мне вклад в эволюционную теорию языка лежит, погребенный в небольшой статье, написанной в 1918 г. моим бывшим учителем Карлом Бюлером (Buhler, 1918). В этой статье, на которую обращают слишком мало внимания современные исследователи лингвистики, Бюлер выделяет три стадии развития языка. На каждой из этих стадий язык имеет определенную задачу, определенную биологическую функцию. Низшая стадия – это та, на которой единственной биологической функцией языка является экспрессивная функция – внешнее выражение внутреннего состояния организма, возможно с помощью определенных звуков или жестов.

Вероятно, экспрессивная функция оставалось единственной функцией языка сравнительно недолгое время. Очень скоро другие животные (того же самого вида или других видов) обратили внимание на эти выражения внутреннего состояния и приспособились к ним: они открыли, как высасывать из них информацию, как включить их в состав стимулов своей окружающей среды, на которые они могли бы реагировать с пользой для себя. Говоря конкретнее, они могли использовать это выражение как предостережение о надвигающейся опасности. Например, рев льва, являющийся самовыражением внутреннего состояния льва, мог использоваться возможной жертвой льва как предостережение. Или определенный крик гуся, выражающий страх, мог истолковываться другими гусями как предупреждение о ястребе, а другой крик – как предупреждение о лисице. Таким образом, выражения внутреннего состояния животных могли запускать в воспринимающем или отвечающем на них животном типичную, ранее сформировавшуюся реакцию. Отвечающее животное воспринимает такое выражение как сигнал , как знак , вызывающий определенный ответ. Тем самым животное вступает в коммуникацию , в общение с другим животным, выражающим свое внутреннее состояние.

На этой стадии первоначальная экспрессивная функция изменилась. И то, что первоначально было внешним знаком или симптомом, хотя и выражающим внутреннее состояние животного, приобрело сигнальную функцию, или функцию запуска. Оно теперь может использоваться животным, выражающим свое внутреннее состояние, как сигнал и, таким образом, изменяет свою биологическую функцию с выражения на сигнализацию, даже на сознательную сигнализацию.

До сих пор у нас было два эволюционных уровня: первый – чистое выражение и второй – выражение, проявляющее тенденцию стать сигналом , поскольку есть воспринимающие животные, отвечающие на него, то есть реагирующие на него как на сигнал , в результате мы получили коммуникацию .

Третий эволюционный уровень Бюлера – уровень человеческого языка. Согласно Бюлеру, человеческий язык и только человеческий язык вводит в функции языка нечто революционно новое: он может описывать , может описать положение дел, или ситуацию. Такое описание может быть описанием положения дел в настоящее время, в тот момент, когда это положение дел описывается, например "наши друзья входят"; или описанием положения дел, не имеющего никакого отношения к настоящему времени, например "мой шурин умер 13 лет назад"; или, наконец, описанием положения дел, которое, возможно, никогда не имело места и не будет иметь места, например "за этой горой есть другая гора – из чистого золота".

Бюлер называет способность человеческого языка описывать возможные или действительные положения дел "дескриптивной (репрезентативной) функцией (Darstellungsfunktion)" человеческого языка. И он справедливо подчеркивает ее величайшее значение. Бюлер показывает, что язык никогда не теряет своей экспрессивной функции. Даже в описании, максимально лишенном эмоций, что-то от нее остается. Точно так же язык никогда не теряет своей сигнальной или коммуникативной функции. Даже неинтересное (и неверное) математическое равенство, такое, например, как 10 5 = 1000000, может спровоцировать у математика желание его поправить, то есть вызвать у него реакцию и даже гневную реакцию.

Вместе с тем ни выразительность, ни знаковый характер – способность языковых выражений служить сигналами, вызывающими реакцию – не являются специфическими для человеческого языка; не специфично для него и то, что он служит для коммуникации некоторому сообществу организмов. Специфичен для человеческого языка его дескриптивный характер . И это есть нечто новое и поистине революционное: человеческий язык может передавать информацию о положении дел, о ситуации, которая может иметь место, а может и не иметь места или быть либо не быть биологически релевантной. Она может даже не существовать.

Простым и в высшей степени важным вкладом Бюлера пренебрегают почти все лингвисты. Они до сих пор рассуждают так, как если бы сущность человеческого языка составляло самовыражение, или как если бы такие слова как "коммуникация", "знаковый язык" или "символический язык" в достаточной мере характеризовали человеческий язык. (Но ведь знаки и символы используются и другими животными.)

Бюлер, конечно, никогда не утверждал, что у человеческого языка нет никаких других функций, кроме описанных им: язык можно использовать для того, чтобы просить, умолять, уговаривать. Его можно использовать для приказов или для советов. Его можно использовать, чтобы оскорблять людей, причинять им боль, пугать их. И его можно использовать, чтобы утешать людей, чтобы дать им почувствовать себя спокойно, почувствовать, что их любят. Однако на уровне человека основой всех этих употреблений языка может быть только дескриптивный язык.

6. Как развилась дескриптивная функция языка?

Легко увидеть, как развилась сигнальная функция языка после того, как у него появилась экспрессивная функция. Очень трудно, однако, понять, как из сигнальной функции могла развиться дескриптивная. Вместе с тем надо признать, что сигнальная функция может быть похожей на дескриптивную. Один характерный тревожный крик гуся может означать "ястреб!", а другой – "лиса!", а это во многих отношениях очень близко к дескриптивному высказыванию "Ястреб летит! Прячьтесь!" или "Взлетайте! Подбирается лиса!". Однако есть большие различия между этими описательными тревожными криками и дескриптивным языком человека. Из-за этих различий трудно поверить, что дескриптивные человеческие языки развились из тревожных криков и других сигналов, таких как боевой клич.

Следует также признать, что язык танцев у пчел во многом похож на дескриптивное употребление языка человеком. Своим танцем пчелы могут передавать информацию о направлении и расстоянии от улья до того места, где можно найти пищу, и о характере этой пищи.

Вместе с тем есть одно в высшей степени важное различие между биологическими ситуациями языка пчел и человеческого языка: дескриптивная информация, передаваемая танцующей пчелой, составляет часть сигнала, адресованного остальным пчелам; ее основная функция – побудить остальных пчел к действию, полезному здесь и сейчас; передаваемая информация тесно связана с текущей биологической ситуацией.

В противоположность этому информация, передаваемая человеческим языком, может и не быть полезной именно в данный момент. Она может вообще не быть полезной или стать полезной лишь через много лет и совсем в другой ситуации.

В использовании человеческого языка есть также возможный элемент игры , который делает его столь отличным от боевых кличей, или криков при спаривании, или языка пчел. Можно объяснить естественным отбором ситуацию, когда система боевых кличей становится богаче, более дифференцированной, но в этом случае следует ожидать, что она станет и более жесткой. Однако человеческий язык, по-видимому, развивался путем, сочетавшим большое возрастание дифференциации с еще большим увеличением числа степеней свободы (которые можно понимать здесь как в обыденном, так и в математическом или физическом смысле).

Все это станет ясным, если мы посмотрим на один из древнейших способов употребления человеческого языка: рассказывание историй и изобретение религиозных мифов. Оба эти употребления, несомненно, имеют серьезные биологические функции. Однако эти функции достаточно далеки от ситуационной неотложности и жесткости боевых кличей.

Наша трудность связана именно с жесткостью этих биологических сигналов (как мы их можем назвать): трудно представить себе, что эволюция биологических сигналов могла привести к человеческому языку с его способностью к болтовне, разнообразием его употреблений и с его игровым настроем, с одной стороны, и его самыми серьезными биологическими функциями, такими как функция приобретения нового знания , например открытия употребления огня, с другой стороны.

Однако из этого тупика возможны некоторые выходы, пусть даже они представляют собой чисто умозрительные гипотезы. То, что я собираюсь сейчас сказать, – всего лишь предположения, но они могут указать на то, что могло иметь место в ходе развития человеческого языка.

Игривость молодых животных , особенно млекопитающих, к которой я хочу привлечь особое внимание, поднимает грандиозные проблемы, и целый ряд прекрасных книг был посвящен этому важнейшему предмету (см., например, Baldwin (1895), Eigen und Winkler (1975), Groos (1896), Hochkeppel (1973), Lorenz (1973, 1977) и Morgan (1908)). Этот предмет слишком обширен и важен, чтобы входить в него здесь в деталях. Я только выскажу предположение, что он может быть ключом к проблеме развития свободы и человеческого языка, и сошлюсь лишь на некоторые недавние открытия, демонстрирующие творческий характер игривости молодых животных и ее значение для новых открытий. У Менцеля (Menzel, 1965) мы можем прочесть, например, следующее о японских обезьянах: "Обычно не взрослые, а молодые животные являются зачинателями процессов групповой адаптации и "прокультурных" перемен в относительно сложных поведениях, таких как вход в недавно установленный участок кормления, приобретение новых привычек в питании или новых способов собирания пищи..." (см. также Frisch (1959), Itani (1958), Kawamura (1959) и Miyadi (1964)).

Я предполагаю, что основной фонетический аппарат человеческого языка возникает не из замкнутой системы тревожных криков или боевых кличей и тому подобных сигналов (которые должны быть жесткими и могут закрепиться генетически), а из игровой болтовни матерей с младенцами или из общения в детских стайках, и что дескриптивная функция человеческого языка – его использование для описания положения дел в окружающей среде – может возникнуть из игр, в которых дети изображают кого-то (make-believe plays), – так называемых "игр в представления", или "имитационных игр", и особенно из игр детей, в шутку подражающих поведению взрослых.

Такие имитационные игры широко распространены среди многих млекопитающих: они включают шутливые схватки, шутливые боевые кличи, шутливые призывы о помощи, а также шутливые приказы, имитирующие некоторых взрослых. (Это может приводить к наделению их именами, возможно – именами, имеющими цель быть описательными.)

Разыгрывание ролей может сопровождаться нечленораздельными звуками и болтовней и это может создать потребность в чем-то вроде описательного или объяснительного комментария. Таким путем может развиться потребность в рассказывании историй в ситуациях, в которых дескриптивный характер историй ясен с самого начала. И таким образом человеческий язык мог быть впервые изобретен детьми, играющими или разыгрывающими роли, быть может как тайный групповой язык (дети до сих пор иногда изобретают такие языки). Его затем могли перенять у них матери (как изобретения детенышей японских обезьян, см. ранее) и лишь позднее, с изменениями, взрослые самцы. (Есть еще языки, в которых сохранились грамматические формы, указывающие на пол говорящего.) А из рассказывания историй – или как часть его – и из описаний положений дел могли развиться объяснительный рассказ-миф, а затем и сформулированная на языке объяснительная теория .

Потребность в описательном рассказе, а может быть и в пророчестве, с ее громадной биологической значимостью, могла со временем закрепиться генетически. Огромное преимущество, особенно в военном деле, обеспечиваемое наличием дескриптивного языка, создает новое селективное давление, и это, возможно, объясняет удивительно быстрый рост человеческого мозга.

Жаль, что это умозрительное предположение вряд ли сможет когда-либо стать проверяемым . (Даже если бы нам удалось побудить детенышей японских обезьян проделать все, о чем я сейчас говорил, это нельзя было бы считать его проверкой.) Однако и без этого у него есть то преимущество, что оно рассказывает нам объяснительную историю о том, как могли обстоять дела – как мог возникнуть гибкий и описательный человеческий язык – дескриптивный язык, с самого начала открытый, способный к почти бесконечному развитию, стимулирующий воображение и ведущий к волшебным сказкам, к мифам, к объяснительным теориям и в конечном счете к "культуре".

Я чувствую, что мне следует привлечь здесь внимание к истории Элен Келлер (см. Popper and Eccles, 1977): это один из самых интересных случаев, показывающих врожденную потребность ребенка в активном освоении человеческого языка и в его очеловечивающем влиянии. Мы можем предположить, что эта потребность закодирована в ДНК вместе с многими другими предрасположениями.

7. От амебы до Эйнштейна

Животные и даже растения приобретают знания методом проб и ошибок или, точнее, методом опробования тех или иных активных движений, тех или иных априорных изобретений и устранением тех из них, которые "не подходят", которые недостаточно хорошо приспособлены. Это имеет силу для амебы (см. Jennings, 1906), и это имеет силу для Эйнштейна. В чем основная разница между ними?

Я думаю, что у них по-разному происходит устранение ошибок. В случае амебы любая грубая ошибка может быть устранена устранением амебы. Ясно, что в случае Эйнштейна дело обстоит не так; он знает, что будет совершать ошибки, и активно ищет их. Однако не удивительно, что большинство людей унаследовали от амебы сильное нежелание как совершать ошибки, так и признавать, что они их совершили! Тем не менее бывают исключения: некоторые люди не имеют ничего против совершения ошибок, если только есть шанс обнаружить их и – если ошибка обнаружена – начать всю работу сначала. Таким был Эйнштейн, и таковы большинство ученых творческого склада: в противоположность другим организмам, человеческие существа используют метод проб и ошибок сознательно (если только он не стал для них второй натурой). Похоже, есть два типа людей: те, кто находится под чарами унаследованного отвращения к ошибкам и потому боится их и боится их признавать, и те, кто тоже хотел бы избегать ошибок, но знает, что мы чаще ошибаемся, чем не ошибаемся, кто узнал (методом проб и ошибок), что может противостоять этому, активно ища свои собственные ошибки . Люди первого типа мыслят догматически; люди второго типа – это те, кто научился мыслить критически . (Говоря "научился", я хочу выразить свое предположение, что различие между этими двумя типами основано не на наследственности, а на обучении.) Теперь я сформулирую мой пятый тезис:

Пятый тезис . В ходе эволюции человека необходимой предпосылкой критического мышления была дескриптивная функция человеческого языка: именно дескриптивная функция делает возможным критическое мышление.

Этот важный тезис можно обосновать различными способами. Только в связи с дескриптивным языком того типа, какой описан в предыдущем разделе, возникает проблема истинности и ложности – вопрос о том, соответствует ли некоторое описание фактам. Ясно, что проблема истинности предшествует развитию критического мышления. Другой аргумент таков. До возникновения человеческого дескриптивного языка можно было сказать, что все теории являлись частями структуры тех организмов, которые были их носителями. Они представляли собой либо унаследованные органы, либо унаследованные или приобретенные предрасположения к определенному поведению, либо унаследованные или приобретенные неосознанные ожидания. Иначе говоря, они были неотъемлемой частью своих носителей.

Для того, чтобы быть способным критиковать теорию, организм должен иметь возможность рассматривать ее как объект . Единственный известный нам способ добиться этого – сформулировать ее на дескриптивном языке, причем желательно на письменном.

Таким образом, наши теории, наши предположения, испытания успешности наших попыток, совершаемых в ходе проб и ошибок, могут стать объектами, такими же как неживые или живые физические структуры. Они могут стать объектами критического исследования. И мы можем убивать их, не убивая их носителей. (Как это ни странно, даже у самых критических мыслителей часто возникают враждебные чувства к носителям критикуемых ими теорий.)

Может быть, уместно будет вставить здесь краткое замечание о том, что я не считаю весьма существенной проблемой: является ли принадлежность к одному из двух описанных мной типов людей – догматических мыслителей или критических мыслителей – наследственной? Как было указано Ранее, я предполагаю, что нет. Основанием для меня служит то, что эти два "типа" - изобретение. Может быть и можно классифицировать реальных людей в соответствии с этой изобретенной классификацией, однако нет оснований думать, что эта классификация основана на ДНК, – во всяком случае не больше, чем считать, что любовь или нелюбовь к гольфу основана на ДНК. (Или что то, что называют "коэффициентом интеллектуальности" ("коэффициентом умственного развития"), действительно измеряет интеллект: как указал Питер Медавар, никакому грамотному агроному и в голову не придет измерять плодородие почвы мерой, зависящей только от одной переменной , а некоторые психологи, кажется, верят, что можно таким образом измерять "интеллект", включающий творческие способности.)

8. Три мира

Я предполагаю, что человеческий язык является продуктом человеческой изобретательности. Он есть продукт человеческого разума (mind), наших умственных переживаний и предрасположений. А человеческий разум, в свою очередь, является продуктом своих продуктов: его предрасположения обусловлены эффектом обратной связи. Особенно важным эффектом обратной связи, упомянутым ранее, является предрасположение изобретать аргументы, приводить основания для принятия некоторого рассказа как истинного или для отвержения его как ложного. Другим очень важным эффектом обратной связи явилось изобретение ряда натуральных чисел.

Сначала идут двойственное и множественное числа: один, два, много. Затем числа до 5; затем числа до 10 и до 20. А затем идет изобретение принципа, согласно которому мы можем продолжить любой ряд чисел, прибавляя единицу, то есть принципа "следующего" – принципа построения для каждого заданного числа следующего за ним числа.

Каждый такой шаг есть языковое новшество, изобретение. Новшество это языковое, и оно совершенно отлично от счета (когда, например, пастух вырезает на посохе зарубку каждый раз, когда мимо проходит овца). Каждый такой шаг изменяет наш разум – нашу умственную картину мира, наше сознание.

Таким образом, существует обратная связь, взаимодействие между нашим языком и нашим разумом. И по мере роста нашего языка и нашего разума мы начинаем больше видеть в нашем мире. Язык работает как прожектор: точно так же, как прожектор выхватывает из темноты самолет, язык может "поставить в фокус" некоторые аспекты, некоторые описываемые им положения дел, выхватываемые из континуума фактов. Поэтому язык не только взаимодействует с нашим разумом, он помогает нам увидеть вещи и возможности, которых без него мы никогда бы не могли увидеть. Я предполагаю, что самые ранние изобретения, такие как разжигание и поддержание огня и – гораздо позднее – изобретение колеса (неизвестного многим народам высокой культуры), были сделаны с помощью языка: они стали возможны (в случае огня) благодаря отождествлению весьма несходных ситуаций. Без языка можно отождествить только биологические ситуации, на которые мы реагируем одинаковым образом (пища, опасность и т. п.).

Есть по крайней мере один хороший аргумент в пользу предположения, что дескриптивный язык гораздо старше, чем умение поддерживать огонь: дети, лишенные языка, вряд ли могут считаться людьми. Лишение языка оказывает на них даже физическое воздействие, быть может, худшее, чем лишение какого-либо витамина, не говоря уже о сокрушительном умственном воздействии. Дети, лишенные языка, умственно ненормальны. Лишение же огня никого не делает нечеловеком, по крайней мере в условиях теплого климата.

Собственно говоря, владение языком и прямохождение, по-видимому, единственные навыки, жизненно важные для нас. Они, несомненно, имеют генетическую основу; и тот, и другой активно усваиваются маленькими детьми – в основном по их собственной инициативе – почти в любом социальном окружении. Освоение языка – это также грандиозное интеллектуальное достижение. А им овладевают все нормальные дети, вероятно потому, что потребность в нем заложена в них очень глубоко. (Этот факт можно использовать как аргумент против доктрины, будто есть физически нормальные дети с очень низким прирожденным уровнем интеллекта.) Около двадцати лет назад я выдвинул теорию, которая делит мир, или универсум, на три полмира, которые я назвал мир 1, мир 2 и мир 3.

Мир 1 – это мир всех тел, сил, силовых полей, а также организмов, наших собственных тел и их частей, наших мозгов и всех физических, химических и биологических процессов, протекающих в живых телах.

Миром 2 я назвал мир нашего разума, или духа, или сознания (mind):мир осознанных переживаний наших мыслей, наших чувств приподнятости или подавленности, наших целей, наших планов действия.

Миром 3 я назвал мир продуктов человеческого духа, в частности мир человеческого языка: наших рассказов, наших мифов, наших объяснительных теорий, наших технологий, наших биологических и медицинских теорий. Это также мир творений человека в живописи, в архитектуре и музыке – мир всех этих продуктов нашего духа, который, по моему предположению, никогда не возник бы без человеческого языка.

Как указывалось ранее, человеческий разум живет и растет во взаимодействии со своими продуктами. На него оказывает сильное влияние обратная связь от объектов или обитателей мира 3. А мир 3, в свою очередь, состоит в значительной степени из физических объектов, таких как книги, здания и скульптуры.

Книги, здания и скульптуры – продукты человеческого духа – являются, конечно, не только обитателями мира 3, но и обитателями мира 1. Однако в мире 3 обитают также симфонии, математические доказательства, теории. А симфонии, доказательства, теории – очень странные абстрактные объекты. Девятая симфония Бетховена не тождественна ни своей рукописи (которая может сгореть, а Девятая симфония не сгорит), ни любой или всем ее печатным копиям, ее записям или исполнениям. Так же обстоит дело с доказательством Евклида теоремы о простых числах или с теорией тяготения Ньютона.

Объекты, составляющие мир 3, в высшей степени разнообразны. В нем есть мраморные скульптуры, такие как скульптуры Микеланджело. Это не просто материальные, физические тела, а уникальные физические тела. Статус картин, архитектурных сооружений, рукописей музыкальных произведений и даже статус редких экземпляров печатных книг в чем-то подобен этому статусу, но, как правило, статус книги как объекта мира 3 совершенно другой. Если я спрошу студента-физика, знает ли он ньютоновскую теорию тяготения, я имею в виду не материальную книгу и, конечно, не уникальное физическое тело, а объективное содержание мысли Ньютона или, точнее, объективное содержание его сочинений. И я не имею в виду ни фактические мыслительные процессы Ньютона, которые, конечно, принадлежат миру 2, а нечто гораздо более абстрактное: нечто, принадлежащее миру 3 и развитое Ньютоном в ходе критического процесса путем постоянных усовершенствований, вносившихся им снова и снова в разные периоды его жизни.

Все это трудно сделать вполне ясным, но все это очень важно. Основная проблема здесь – статус высказываний и логические отношения между высказываниями, точнее – между логическими содержаниями высказываний.

Все чисто логические отношения между высказываниями, такие как противоречивость, совместимость, выводимость (отношение логического следования) суть отношения мира 3. Это, безусловно, не психологические отношения мира 2. Они имеют место независимо от того, думал ли кто-нибудь когда-нибудь о них и считал ли кто-либо, что они имеют место. Вместе с тем их легко можно "усвоить": их легко можно понять; мы можем продумывать их все в уме, в мире 2; и мы можем испытать в переживании, что отношение следования (между двумя высказываниями) имеет место и является тривиально убедительным, а это переживание из мира 2. Конечно, с трудными теориями, такими как математические или физические, может получиться, что мы усваиваем их, понимаем их, но в то же время не убеждены в том, что они истинны.

Таким образом, наши умы, принадлежащие миру 2, могут находиться в тесном соприкосновении с объектами мира 3. И все-таки объекты мира 2 – наши субъективные переживания – следует четко отличать от объективных, принадлежащих миру 3 высказываний, теорий, предположений, а также открытых проблем.

Я говорил уже о взаимодействии между миром 2 и миром 3, и я проиллюстрирую это еще на одном арифметическом примере. Ряд натуральных чисел 1, 2, З... – человеческое изобретение. Как я подчеркивал ранее, это языковое изобретение , в отличие от изобретения счета. Устные и, возможно, письменные языки сотрудничали в изобретении и совершенствовании системы натуральных чисел. Однако не мы изобрели разницу между четными и нечетными числами – мы открыли ее в том объекте мира 3 – ряде натуральных чисел, – который мы изобрели или произвели на свет. Аналогичным образом мы открыли, что есть делимые числа и простые числа. И мы открыли, что простые числа поначалу очень часты (вплоть до числа 7 их даже большинство) – 2, 3, 5, 7, 11, 13, – а потом становятся все реже. Это факты, которых мы не создали, но которые являются непреднамеренными, непредвидимыми и неизбежными следствиями изобретения ряда натуральных чисел. Это объективные факты мира 3. То, что они непредвидимые, станет ясным, если я укажу, что с ними связаны открытые проблемы. Например, мы обнаружили, что простые числа иногда ходят парами – 11 и 13, 17 и 19, 29 и 31. Они называются близнецами и появляются все реже по мере перехода к большим числам. Вместе с тем, невзирая на многочисленные исследования, мы не знаем, исчезают ли когда-нибудь эти пары совсем, или же они будут встречаться все снова и снова; иными словами, мы до сих пор не знаем, существует ли наибольшая пара близнецов. (Так называемая гипотеза чисел-близнецов предполагает, что такой наибольшей пары не существует, иными словами, что число близнецов бесконечно.)

В мире 3 есть открытые проблемы: мы пытаемся обнаруживать такие проблемы и решать их. Это очень ясно показывает объективность мира 3 и способ, каким взаимодействуют мир 2 и мир 3: не только мир 2 может работать над открытием и решением проблем мира 3, но и мир 3 может действовать на мир 2 (а через него и на мир 1).

Следует отличать знание в смысле мира 3 – знание в объективном смысле (почти всегда предположительное) – и знание в смысле мира 2, то есть информацию, которую мы носим в своих головах, – знание в субъективном смысле. Различие между знанием в субъективном смысле (в смысле мира 2) и знанием в объективном смысле (в смысле мира 3: знание, сформулированное, например, в книгах, или хранящееся в компьютерах или, может быть, никому еще не известное) имеет величайшее значение. То, что мы называем "наукой" и что стремимся развивать, есть прежде всего истинное знание в объективном смысле . Вместе с тем исключительно важно, конечно, чтобы знание в субъективном смысле также распространялось среди людей – вместе со знанием о том, как мало мы знаем.

Самое невероятное, что мы знаем о человеческом разуме, о жизни, об эволюции и умственном росте, – это взаимодействие, обратная связь – "я - тебе, ты – мне" между миром 2 и миром 3, между нашим умственным ростом и ростом объективного мира 3, который представляет собой результат нашей предприимчивости, наших талантов и способностей и который дает нам возможность выйти за пределы самих себя.

Вот эта самотрансцендентность, этот выход за пределы самих себя и кажется мне самым важным фактом всей жизни и всей эволюции: в нашем взаимодействии с миром 3 мы можем учиться и благодаря изобретению языка наши погрешимые человеческие мозги могут вырасти в светочи, озаряющие Вселенную.

Литература

1. Baldwin J. M. (1895) Mental Development in the Child and in the Race. MacMilIan and Co., New York.
2. Buhler K. (! 918) Kntische Musterung der Ncueren Theorien des Satzes // Indogermanisches Jahrbuch, vol. 6, pp. 1-20.
3. Diels N, Kranz W. (1964) Fragmente der Vorsokratiker. Weidmann, Dublin and Zurich.
4. Eigen M.. Winkler R. (1975) Das Spiel. R. Piper and Co. Verlag, Munchen.
5. Frisch J. E. (1959) Research on Primate Behavior in Japan // American Anthropologist, vol. 61, pp. 584-596.
6. Groos К. (1896) Die Spiele der Tiere. Verlag von Gustav Fischer, Jena.
7. Held R., Нем A. (1963) Movement Produced Stimulation in the Development of Visually Guided Behavior // Journal of Comparative Physiological Psychology, vol. 56, pp. 872-876.
8. Hochkeppel W. (1973) Denken als Spiel. Deutchen Taschenbuch Verlag, Munchen.
9. Itani J. (1958) On the Acquisition and Propagation of a new Food Habit in the Natural Group of the Japanese Monkey at Takasakiyama // Primates, vol. 1, pp. 84-98.
10. Jennings H. S. (1906) The Behaviour of the Lower Organisms. Columbia University Press, New York.
11. Kawamura S. (1959) The Process of Sub-culture Propagation among Japanese Macaques // Primates, vol. 2, pp. 43-60.
12. Lorenz K. Z. (1941) Kants Lehre vom apriorischen im Lichte gegenwartiger Biologic // Blatter fur Deutsche Philosophic, vol. 15, 1941. Новое издание в: Lorenz. К. Z. Das Wrkungsgefuge und das Schiksal des Menschen, Serie Piper 309 (1983).
13. Lorenz K. Z. (1973) Die Ruckseite des Spiegels. Piper, Munchen (перевод на русский язык: Лоренц Конрад. Оборотная сторона зеркала. М-: Республика, 1998, с. 243-467).
14. Loivnt K. Z. (1977) Behind the Mirror. Methucn, London.
15. Lorenz K. Z. (1978) Vergleichende Vcrhaltungsforschung, Grundlagen der Etologie. Spinger Verlag, Wen/New York.
16. Menyl E. W. (1966) Responsiveness to Objects in Free-ranging Japanese Monkeys // Behaviour, vol. 26, pp. 130-150.
17. Wyadi D. (1964) Social Life of Japanese Monkeys// Science, vol. 143, pp. 783-786.
18. Morgan С. (1908) Animal Behaviour. Edward Arnold, London.
19. Popper K. R. (1934) Logik der Forschung. Julius Springes, Vienna; 8th edition (1984) J. С. В. Mohz (Paul Siebeck), Tubingcn: см. также (1959) The Logic of Scientific Discovery. Hutchinson, London: (1992) Reprinted by Routledge, London.
20. Popper K. R. (1963, 1996) Conjectures and Refutations. Routledge and Kegan Paul, London.
21. Popper K. R. (1979, written 1930-32) Die beidcn Grundprobleme der Erkenntnistheorie. J. C. B. Mohr (Paul Siebeck), Tubingen (2. veibesserte Auflage, J. C. В. Mohr (Paul Siebeck), Tubingen, 1994. – Прим ред.).
22. Popper K. R., Eccles J. C. (1977) The Self and Its Brain. Springer International, Berlin, Heidelberg, London: New York, pp. 404-405. См. также издание в бумажном переплете: Routledge and Kegan Paul, London (1984).

Перевод Д.Г. Лахути.

Статья взята из сборника "Эволюционная эпистемология и логика социальных наук: Карл Поппер и его критики.", Составление Д.Г. Лахути, В.Н. Садовского, В.К. Финна. М:Эдиториал УРСС, 2000.

Эволюционная теория познания. Эволюция знания

Эволюционная эпистемология Карла Поппера на рубеже XX и XXI столетий
Вступительная статья. В. Н. Садовский

Философский климат в Европе в 30-е годы

Гуманизм и рост знания
Джейкоб Броновский

Эволюционная эпистемология: подход и проблемы

Эволюционная эпистемология
Карл Р. Поппер

Естественный отбор и возникновение разума
Карл Р. Поппер

О рациональности
Пауль Бернайс

Призыв Бернайса к более широкому пониманию рациональности
Карл Р. Поппер

Мир предрасположенностей и эволюционная эпистемология

Мир предрасположенностей
Карл Р.Поппер

Пирс, Поппер и проблема открытия закономерностей

Поиск объективности у Пирса и Поппера
Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

О подобающих (попперовских?) и неподобающих способах употребления понятия информации в эпистемологии
Яакко Хинтикка

Карл Поппер и логика социальных наук

Логика социальных наук
Карл Р. Поппер

Разум или революция?
Карл Р. Поппер

Историческое объяснение
Карл Р. Поппер

«Открытое общество» Карла Поппера: личный взгляд
Эдвард Бойл

1. Введение

2. Традиционная теория познания

3. Критика традиционной теории познания

4. Жизнь и приобретение знания

5. Язык

6. Как развилась дескриптивная функция языка?

7. От амебы до Эйнштейна

8. Три мира

Литература

Последние

Это нужно знать

Эволюционная теория познания. Эволюция знания

Эволюционная эпистемология Карла Поппера на рубеже XX и XXI столетий Вступительная статья. В. Н. Садовский

Философский климат в Европе в 30-е годы

Гуманизм и рост знанияДжейкоб Броновский

Эволюционная эпистемология: подход и проблемы

Эволюционная эпистемологияКарл Р. Поппер

Естественный отбор и возникновение разумаКарл Р. Поппер

О рациональностиПауль Бернайс

Призыв Бернайса к более широкому пониманию рациональности Карл Р. Поппер

Мир предрасположенностей и эволюционная эпистемология

Мир предрасположенностей Карл Р.Поппер

Пирс, Поппер и проблема открытия закономерностей

Поиск объективности у Пирса и ПоппераЮджин Фримен и Генрик Сколимовский

О подобающих (попперовских?) и неподобающих способах употребления понятия информации в эпистемологииЯакко Хинтикка

Карл Поппер и логика социальных наук

Логика социальных наукКарл Р. Поппер

Разум или революция?Карл Р. Поппер

Историческое объяснениеКарл Р. Поппер

«Открытое общество» Карла Поппера: личный взглядЭдвард Бойл

1. Введение

2. Традиционная теория познания

3. Критика традиционной теории познания

4. Жизнь и приобретение знания

5. Язык

6. Как развилась дескриптивная функция языка?

7. От амебы до Эйнштейна

8. Три мира

Литература

Последние

Это нужно знать

Эволюционная эпистемология Карла Поппера на рубеже XX и XXI столетий
Вступительная статья. В. Н. Садовский

Гуманизм и рост знания
Джейкоб Броновский

Эволюционная эпистемология
Карл Р. Поппер

Естественный отбор и возникновение разума
Карл Р. Поппер

О рациональности
Пауль Бернайс

Призыв Бернайса к более широкому пониманию рациональности
Карл Р. Поппер

Мир предрасположенностей
Карл Р.Поппер

Поиск объективности у Пирса и Поппера
Юджин Фримен и Генрик Сколимовский

О подобающих (попперовских?) и неподобающих способах употребления понятия информации в эпистемологии
Яакко Хинтикка

Логика социальных наук
Карл Р. Поппер

Разум или революция?
Карл Р. Поппер

Историческое объяснение
Карл Р. Поппер

«Открытое общество» Карла Поппера: личный взгляд
Эдвард Бойл